|
Дж. Хэрриот
| |
| Магдалина | Дата: Пятница, 02.01.2009, 14:45 | Сообщение # 26 |
 заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Бассеты взирали на все это с презрением. Ни за какие коврижки не
снизошли бы они до того, чтобы гоняться за мячом. Но Буян неутомимо
притаскивал мяч снова и снова.
Миссис Эйнсворт обернулась ко мне:
-- Вы когда-нибудь видели подобное?
-- Нет, -- ответил я. -- Никогда. Это необыкновенный кот.
Миссис Эйнсворт схватила Буяна на руки, и мы вернулись в дом. Она,
смеясь, прижалась к нему лицом, а кот мурлыкал, изгибался и с восторгом
терся о ее щеку.
Он был полон сил и здоровья, и, глядя на него, я вспомнил его мать.
Неужели Дебби, чувствуя приближение смерти, собрала последние силы, чтобы
отнести своего котенка в единственное известное ей место, где было тепло и
уютно, надеясь, что там о нем позаботятся? Кто знает...
По-видимому, не одному мне пришло в голову такое фантастическое
предположение. Миссис Эйнсворт взглянула на меня, и, хотя она улыбалась, в
ее глазах мелькнула грусть.
-- Дебби была бы довольна, -- сказала она.
Я кивнул.
-- Конечно. И ведь сейчас как раз год, как она принесла его вам?
-- Да. -- Она снова прижалась к Буяну лицом. -- Это самый лучший
подарок из всех, какие я получала на рождество.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:37 | Сообщение # 27 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Герберт
Это была моя третья весна в йоркширских холмах, и она ничем не
отличалась от двух предыдущих -- и всех последующих. В том смысле, в каком
представляется это время года деревенскому ветеринару: оглушительный шум
овчарен, басистое блеяние маток, пронзительное, требовательное блеяние
ягнят. Для меня оно всегда было возвещением, что зима кончилась и наступает
новая пора, -- это блеяние, и пронизывающий йоркширский ветер, и беспощадно
яркий солнечный свет, заливающий обнаженные склоны.
А над травянистым откосом на вершине -- овчарня, сложенная из
прессованных тюков соломы, эдакий длинный коридор, перегороженный на
множество квадратных закутков, по одному на матку с ее ягнятами, и я словно
вижу, как в дальнем конце возникает Роб Бенсон с двумя ведрами корма. Роб
трудился не покладая рук. Весной он месяца полтора не ложился в кровать.
Вечером, может быть, снимал сапоги и задремывал у очага на кухне, но других
пастухов, кроме самого себя, у него не было, и он предпочитал надолго овец
одних не оставлять.
-- У меня нынче для вас парочка дел, Джим! -- Побуревшее, обветренное
лицо расплылось в ухмылке.-- Оно, конечно, мне не вы сами требуетесь, а эта
вот ваша дамская ручка, да поскорее.
Он повел меня в загон побольше, где было несколько овец. При нашем
появлении они метнулись в разные стороны, но Роб ловко ухватил одну за
шерсть.
-- Вот с нее и начнем. Сами видите, тут прохлаждаться некогда!
Я приподнял мохнатый хвост и ахнул. Там торчала голова ягненка, крепко
зажатая за ушами. Она чудовищно распухла и казалась вдвое больше нормальной.
Глаза превратились в крохотные щелочки посреди сплошного отека, изо рта
вываливался лиловый вздутый язык.
-- Н-да, видывал я такие головы, Роб, но все-таки поменьше!
-- Малыш шел ногами вперед. А я чуток замешкался. Всегото на час и
отлучился, и вдруг эдакий футбольный мяч! Одна минута -- и вот вам. Конечно,
ему ноги надо повернуть, да куда мне с такими лапищами! -- И он растопырил
мозолистые пальцы, загрубелые от долгих лет тяжелого труда.
Тем временем я сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, а ветер бритвой
прошелся по моей ежащейся коже. Быстро намылив пальцы, я попытался нащупать
слабину у шеи ягненка. На миг его глазенки открылись и уныло посмотрели на
меня. -- Ну, во всяком случае, он жив,-- сказал я.-- Но чувствует себя хуже
некуда и сам выбраться не может.
Легонько щупая, я обнаружил под горлом узкую щель и решил попробовать.
Вот тут от моей "дамской ручки" был большой прок и каждую весну я благодарил
за нее бога. Ягнящейся овце она не причиняла особого беспокойства, а это
было важнее всего: хотя овцы и закалены жизнью под открытым небом, они не
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:38 | Сообщение # 28 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| выносят грубого обхождения.
Осторожно-осторожно я пробрался по курчавой шейке к плечу. Еще немножко
-- и мне удалось зацепить пальцем ножку и подтянуть ее до гибкого сустава.
Еще один осторожный маневр -- и, ухватив раздвоенное копытце, я бережно
извлек ножку на свет.
Ну, полдела сделано! Я встал с колен и пошел к ведру с теплой водой.
Вторую ножку мне предстояло тащить левой рукой, и я старательно мылил ее, а
одна из маток собрала своих ягнят, негодующе уставилась на меня и с вызовом
притопнула ногой.
Я отвернулся, снова опустился на колени на подстеленный мешок и начал
вводить пальцы, но тут под руку подлез крохотный ягненок и присосался к
вымени моей пациентки. По-видимому, он блаженствовал -- если подергивающийся
под самым моим носом хвостишко заслуживал доверия.
-- Это что еще за явление? -- спросил я, продолжая щупать.
Фермер ухмыльнулся.
-- Это-то? А Герберт! Его, беднягу, мамаша ни за что к себе не
подпускает. Возненавидела, как он родился, а на другого ягненка просто не
надышится.
-- Так вы его с рожка кормите?
-- Да нет. Думал было, но только гляжу, он и сам управляется. То к
одной подскочит, то к другой -- голодным не остается. В жизни такого не
видывал.
-- И недели на свете не прожил, а уже стоит на своих ногах, а?
-- Что так, то так, Джим. По утрам животишко у него тугой, так я думаю,
что ночью мамаша его все-таки кормит. В темноте же она его не видит, так,
верно, ей только смотреть на него противно.
Я посмотрел на ягненка внимательнее. На мой взгляд он был таким же
длинноногим милашкой, как и все остальные ягнята. Но и у овец есть свои
причуды! Вскоре я выпростал и вторую ножку, после чего извлечь всего ягненка
было уже просто. Он лежал на подстилке из сена -- огромный шар головы и
крохотное тельце. Но его ребрышки поднимались и опускались вполне
обнадеживающе, ну, а голова... я знал, что отек спадет так же быстро, как и
возник. На всякий случай я проверил, но больше ничего не нащупал.
-- Второго нет. Роб, -- сказал я.
Фермер крякнул.
-- Я другого-то и не ждал. Один, а зато крупный. Вот с такими всегда
хлопот не оберешься.
Вытирая руки, я поглядывал на Герберта. Он отошел от моей пациентки,
едва она принялась облизывать своего новорожденного, и теперь выжидательно
крутился возле других маток. Они отгоняли его, угрожающе встряхивая головой;
но в конце концов он подобрался к большой овце и подсунул голову ей под
брюхо. Она тут же повернулась и яростным ударом жесткого лба подкинула
малыша высоко в воздух -- только ножки заболтались. Он со стуком упал на
спину, и я бросился к нему, однако он вскочил и затрусил в сторону.
-- Ведьма старая! -- рявкнул фермер, но, когда я посмотрел на него с
легким беспокойством, он пожал плечами. -- Дурачок эдакий! Конечно, ему
солоно приходится, но только сдается мне, ему тут больше нравится, чем
сидеть с другими такими же бедолагами взаперти и ждать кормежки. Вы только
на него поглядите!
Герберт, как ни в чем не бывало, подобрался к другой овце,
наклонявшейся над кормушкой, нырнул под нее и его хвостик вновь блаженно
задергался. Да, бесспорно, стойкий ягненок!
-- Роб, -- спросил я, когда он поймал мою вторую пациентку, -- почему
вы прозвали его Гербертом?
-- Да моего младшего так зовут, и он вот тоже голову нагнет и ну
ничегошеньки не боится.
Я занялся второй овцой и обнаружил великолепный клубок из трех ягнят:
головки, ножки, хвостики -- все устремлялись наружу и не давали друг другу
продвинуться вперед ни на йоту.
-- Она с утра мается, -- сказал Роб. -- Ну, я и подумал, что не все у
нее ладно.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:38 | Сообщение # 29 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Осторожно водя рукой в тесном пространстве матки, я занялся
увлекательнейшим распутыванием клубка -- пожалуй, никакая другая операция
мне не доставляет столько удовольствия. Для того чтобы извлечь ягненка,
необходимо собрать воедино голову и две ножки, но непременно так, чтобы они
все принадлежали одному ягненку, не то жди беды. Трудность заключается в
том, чтобы проследить каждую ножку до туловища и определить, задняя она или
передняя, -- кончается у плеча или теряется где-то в глубине.
Через две-три минуты я вслепую собрал ягненка, не перепутав конечности,
но едва извлек ножки наружу, как шея сжалась и голова ускользнула назад.
Вместе с плечами она с трудом проходила сквозь тазовое отверстие, и мне
пришлось подтащить ее, зацепив пальцем край глазницы. Кости прищемили мне
запястье, и боль была жуткая, но длилась она несколько секунд, потому что
овца поднатужилась, и показался носишко. Дальше все было просто, и секунду
спустя я положил ягненка на сено. Малыш судорожно встряхнул головой, фермер
быстро обтер его пучком соломы и затем подтолкнул к материнской голове. Овца
нагнулась над ним и принялась быстрыми движениями языка вылизывать ему
мордочку и шею, испустив что-то вроде довольного утробного смешка -- звук
этот можно услышать только в такие минуты. Еще смешок и еще -- когда я
извлек на свет двух оставййхся ягнят (одного хвостом вперед), -- и, растирая
руки полотенцем, я смотрел, как она радостно тычет носом в свою тройню.
Вскоре они уже отвечали ей тоненьким дрожащим блеянием, а когда я с
облегчением натянул пиджак на свои покрасневшие от холода руки, первый
ягненок попробовал подняться на ножки. Это ему не совсем удалось, и он
пополз на коленях, то и дело опрокидываясь на мордочку. Но он прекрасно
знал, куда направляется, и двигался к вымени с упорством, которое вскоре
должно было увенчаться успехом.
Ветер, бивший мне в лицо через тюки соломы, не мог стереть с него
веселую улыбку: разыгрывающаяся передо мной сцена была лучшей наградой за
труды, никогда не приедающимся чудом, необъяснимой, вечно новой тайной.
Несколько дней спустя Роб Бенсон опять позвонил мне. Под вечер в
воскресенье. Его голос в трубке был исполнен тревоги, почти паники.
-- Джим, к моим суягным овцам забралась собака. Часа в четыре тут
останавливалась какая-то компания в автомобиле, и соседи говорят, что с ними
была овчарка, так она гоняла овец по всему лугу. Там черт-те что делается,
просто боюсь пойти поглядеть.
-- Еду! -- я бросил трубку и кинулся к машине, в ужасе представляя, что
меня ждет: беспомощные овцы валяются с перекушенными глотками, ноги и животы
истерзаны. Мне уже доводилось видеть подобные картины. Тех, кого не придется
прирезать, надо будет зашивать, и, нажимая на газ, я прикидывал, хватит ли
мне шовного материала в багажнике.
Суягные овцы содержались на выгоне у шоссе, и, когда я поглядел через
ограду, сердце у меня оборвалось. Опираясь локтями на нетесаные, шаткие
камни, я с тоской оглядывал пастбище. Все оказалось даже хуже, чем я
опасался. Пологий травянистый склон был усеян неподвижно лежащими овцами --
пятьдесят с лишним мохнатых кочек на зеленом фоне.
Роб стоял у калитки с внутренней стороны. Он даже не обернулся ко мне и
только мотнул головой.
-- Скажите, что с ними по-вашему. Я боюсь туда идти.
Оставив его, я пошел бродить по выгону среди неподвижных овец,
приподнимая их ноги, раздвигая шерсть на шее. Некоторые были в глубоком
обмороке, другие в коматозном состоянии. И ни одна не могла удержаться на
ногах. Но чем больше я их осматривал, тем сильнее становилось мое
недоумение. В конце концов я крикнул фермеру:
-- Роб, идите-ка сюда! Странно что-то! Вот взгляните, -- продолжал я,
когда он нерешительно приблизился. -- Ни единой раны, нигде ни капли крови,
а они все лежат пластом. Я ничего не понимаю.
Роб нагнулся, осторожно приподнял бессильно поникшую голову и сказал:
-- Верно! Так что же это с ними?
Я не нашел, что ответить, но в глубине моего сознания уже затренькал
маленький колокольчик. Овца, над которой нагибался фермер, выглядела как-то
уж очень знакомо. В отличие от большинства она кое-как оперлась на грудь,
глядя перед собой пустыми глазами, не замечая ничего вокруг, но... эта пьяно
мотающаяся голова... жидкие выделения из ноздрей... Я же все это видел
прежде! Я встал на колени, наклонился к ее морде, услышал легкое попыхивание
в дыхании, почти хрип -- и понял все.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:39 | Сообщение # 30 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| -- Кальциевая недостаточность! -- крикнул я и припустил вниз по склону
к машине.
-- Какого черта? -- спросил Роб, держась наравне со мной.-- Это же
после окота бывает, так ведь?
-- Так-то так, -- пропыхтел я. -- Но причиной может быть и внезапное
перенапряжение сил, и испуг.
-- В первый раз слышу! -- сказал Роб. -- Как это происходит-то?
Но я предпочел поберечь дыхание. Не читать же сейчас лекцию о
последствиях внезапного расстройства функции околощитовидных желез! Меня
больше занимала мысль, хватит ли в моем багажнике кальция на пятьдесят овец.
Каким облегчением было увидеть длинный ряд круглых жестяных крышечек,
выглядывающих из картонки! Видимо, я совсем недавно пополнил свой запас.
Первой овце я ввел кальций в вену, чтобы проверить свой диагноз -- на
овец кальций действует молниеносно, -- и с тихим торжеством следил, как она
вдруг заморгала, вздрогнула и попробовала перевалиться на грудь.
-- Остальным будем вводить под кожу, так быстрее, -- сказал я.
Мы пошли по лугу. Роб вытягивал ногу очередной овцы так, чтобы удобно
было воткнуть иглу в пролысину под суставом, и к тому времени, когда мы
добрались до половины склона, овцы внизу уже встали и тянули головы к
кормушкам.
Это был один из самых приятных случаев в моей практике. Пусть никаких
особых сложностей он не представлял, но это волшебное преображение! От
отчаяния к надежде, от смерти -- к жизни, и за какие-то считанные минуты!
Я уже убирал пустые флаконы в багажник, когда Роб, наконец, заговорил.
Он с изумлением следил, как выше по склону встает на ноги последняя овца.
-- Я вам вот что скажу, Джим. В первый раз я такое видел. И уж одно мне
вовсе не понятно. -- Он повернулся ко мне, и его выдубленное всеми ветрами
лицо сморщилось в гримасе недоумения. -- Собака собакой, только отчего все
чертово стадо вдруг полегло?
-- Роб, -- ответил я, -- представления не имею.
И тридцать лет спустя я ничего другого ответить не мог бы, и до сих пор
не знаю, отчего вдруг полегло все чертово стадо. Я подумал, что Робу пока
довольно его тревог, и не стал упоминать, какие еще последствия могут иметь
забавы овчарки. А потому не удивился, когда мне позвонили с фермы Бенсона на
той же неделе.
Мы с Робом вновь встретились на склоне, и тот же ветер бушевал над
овечьим загоном из соломенных тюков. Ягнята появлялись на свет один за
другим, и шум стоял совсем уж оглушительный. Роб подвел меня к моей
пациентке.
-- Сдается, в брюхе у нее полно дохлых ягнят, -- сказал он, кивая на
овцу, чьи бока раздувались от тяжелого дыхания, а голова поникла. Она стояла
неподвижно и даже не шевельнулась при моем приближении. Ей действительно
было скверно, а когда на меня пахнуло запахом разложения, я понял, что
фермер не ошибся.
-- Ну, после такой гонки это неудивительно, -- сказал я. -- Но
поглядим, что удастся сделать.
Такое родовспоможение лишено всякой прелести, но надо было спасать
овцу. Трупики ягнят раздулись от газов, и мне пришлось пустить в ход
скальпель, чтобы сначала удалить передние ноги, а уж потом осторожно извлечь
маленькое тельце, как можно меньше травмируя овцу. Когда я кончил, ее голова
почти касалась земли, дышала она часто и тяжело и скрипела зубами. А мне
нечем было ей помочь. Другое дело, если бы я мог подложить ей
новорожденного, чтобы она его облизала и ощутила интерес к жизни. Не
помешала бы и инъекция пенициллина. Но шел 1939 год, и антибиотики все еще
принадлежали будущему, правда, не очень далекому.
-- Навряд ли она выдюжит, -- буркнул Роб. -- А больше ничем ей помочь
нельзя? -- Ну, введу ей парочку пессариев, сделаю инъекцию, хотя спасительное
новорожденного ягненка для нее лекарства нет. Вы ведь лучше меня знаете, что
овцы в таком состоянии обычно не выживают, если им не о ком заботиться. А
лишнего ягненка подпустить к ней у вас не найдется?
-- Сейчас нету. А ждать ведь нельзя. Завтра уже поздно будет.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:39 | Сообщение # 31 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| И тут мой взгляд упал на ягненка. Это был Герберт, сирота при живой
матери. Узнать его было нетрудно: он бродил от овцы к овце в надежде на
глоток-другой молока.
-- Э-эй! А малыша она не примет, как по-вашему? -- спросил я фермера.
-- Да навряд ли, -- сказал он с сомнением в голосе.-- Всетаки он
подрос. Ему третья неделя идет, а им подавай новорожденных.
-- Так ведь попытка не пытка, верно? Может, испробуем старинную уловку?
Роб улыбнулся.
-- Ладно! Хуже все равно не будет. Да и он совсем замухрышка. Иной
новорожденный покрупнее будет. Поотстал от ровесников-то.
Он вытащил складной нож, быстро ободрал мертвого ягненка и, положив
шкурку на спину Герберта, завязал ее под худыми ребрышками.
-- Бедняга! -- пробормотал он. -- Кожа да кости. Если не получится,
запру его с теми, кого мы из бутылочки кормим.
Кончив, он отпустил Герберта, и этот неукротимый ягненок тут же подлез
под понурившуюся овцу и принялся сосать ее. По-видимому, первые его усилия
остались втуне -- во всяком случае, он несколько раз сердито боднул вымя
крепким лобиком. Но затем его хвостишко блаженно задергался.
-- Ну, хоть рюмочку-другую она ему уделила! -- Роб засмеялся.
Герберт был не из тех, кого можно игнорировать, и толстая овца, как
скверно она себя ни чувствовала, волей-неволей повернула голову и посмотрела
на него. Затем обнюхала привязанную шкурку словно бы равнодушно, но через
две-три секунды несколько раз лизнула ягненка и испустила знакомый утробный
смешок.
Я начал собирать свое снаряжение.
-- Ну, будем надеяться, -- сказал я. -- Они ведь одинаково нужны друг
другу.
Когда я выходил из загона, Герберт в своей новой курточке по-прежнему
упоенно сосал и сосал. Всю следующую неделю я как будто вообще не надевал
пиджака. Окот был в самом разгаре, и каждый день я с утра до вечера только и
делал, что окунал руки по плечо в ведро с теплой водой на всех ближних и
дальних фермах -- в загонах, в темных углах сарая, а чаще -- под открытым
небом, ибо фермеры в те годы считали, что ветеринару так и надо по часу
стоять на коленях без пиджака под проливным дождем.
К Робу Бенсону мне пришлось заехать еще раз -- вправить матку овце
после тяжелого окота. Главная прелесть этой работы заключалась в весьма
утешительной мысли, что передо мной не корова.
Да, особенно потеть мне не довелось. Роб перекатил овцу на бок, обвязал
ей задние ноги веревкой, которую закинул себе за шею, так что роженица почти
встала на голову. В такой позе ей было трудно увертываться, и,
продезинфицировав матку, я почти без усилия водворил ее на место, а затем
осторожно ввел руку, чтобы проверить, все ли в порядке.
Засим овца, как ни в чем не бывало, удалилась со своим семейством к
заметно увеличившемуся стаду.
-- Поглядите-ка! -- рявкнул Роб, перекрикивая невообразимый гомон
вокруг. -- Вон старуха с Гербертом. Правее, правее, посреди вон той кучки!
Мне все овцы казались одинаковыми, но Роб, как и всякий пастух,
различал их без малейшего труда и тотчас узнал эту парочку.
Были они у дальнего края выгона, и мы оттеснили их в угол -- мне
хотелось рассмотреть их получше. Овца при нашем приближении грозно топнула
ногой, оберегая своего ягненка, и Герберт, уже сбросивший мохнатую курточку,
прижался к боку приемной матери. Я обнаружил, что он заметно растолстел.
-- Ну, уж теперь вы его замухрышкой не назовете, Роб!
Фермер засмеялся.
-- Да где там! Мошна у старухи прямо коровья, и все достается Герберту.
Повезло малышу, одно слово, да и ей он жизнь спас. Не вытянула бы, если бы
не он, это уж верно.
Я обвел взглядом сотни бродящих по выгону овец, загоны, в которых стоял
оглушительный шум, и обернулся к фермеру.
-- Боюсь, я что-то зачастил к вам, Роб. Ну, будем надеяться, что теперь
вы меня долго не увидите.
-- Пожалуй, что и так. Дело-то к концу идет. Чертово время -- окот,
верно я говорю?
-- Да, лучше слова не подберешь. Ну, мне пора, не буду вам мешать.
Я повернулся и зашагал вниз по склону. Рукава царапали раздраженную,
воспаленную кожу, а вечно бегущий по траве ветер хлестал меня по щекам. У
калитки я остановился и посмотрел назад, на широкую панораму холмов, на
полоски и пятна еще не сошедшего снега, на летящие по небу серые тучи в
разводьях сияющей голубизны. Вдруг луга, ограды, рощи залило такое яркое
солнце, что я даже зажмурился. И тут до меня донеслись отдаленные отзвуки
бурной мелодии, в которой низкие басы сплетались с пронзительными
фальцетами, требовательные и тревожные, сердитые и полные любви.
Голоса овечьего стада, голоса весны.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:41 | Сообщение # 32 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Сущий живчик 
Глухое ворчанье, зарождавшееся где то в самых недрах грудной клетки,
зарокотало в моем стетоскопе, и я внезапно с пугающей ясностью осознал, что
такого огромного пса мне еще видеть не доводилось. Да, насколько я мог
судить по моему довольно бедному опыту, ирландские волкодавы, бесспорно,
были выше, а бульмастифы, пожалуй, шире в плечах, но по общим габаритам
пальма первенства несомненно принадлежала этому устрашающему колоссу по
кличке Кланси.
Самая подходящая кличка для собаки ирландца, а Джо Муллиген был
ирландцем до мозга костей, хотя и прожил в Йоркшире не один десяток лет. Джо
привел Кланси на дневной прием, и, увидев, как косматый пес бредет, заполняя
собой коридор, я припомнил, с каким солидным благодушием он сносил веселую
назойливость собак помельче, когда мы встречались на лугах вокруг Дарроуби.
Ну, на редкость смирный дружелюбный пес!
И вот теперь в могучей глотке клокотало зловещее ворчанье, словно
отдаленная барабанная дробь, раскатывающаяся по подземной пещере. И по мере
того как стетоскоп продвигался между ребрами, ворчанье становилось все
громче, а губы подергивались над грозными клыками, словно их колебал ветер.
Вот тут я и осознал, что не только Кланси -- чудовищно крупная собака, но и
что я совершенно беззащитен стою перед ним на коленях, и мое правое ухо
находится совсем рядом с его пастью.
Я поспешно поднялся с колен и убрал стетоскоп в карман, а пес смерил
меня холодным взглядом -- искоса, даже не повернув головы. Но в самой его
неподвижности таилась наводящая ужас угроза. Вообще-то я не склонен
волноваться, когда пациенты огрызаются на меня, но во мне крепла
уверенность, что этот огрызаться не будет, а сразу устроит что-нибудь весьма
эффектное.
И я слегка отодвинулся.
-- Так, какие вы замечали симптомы, мистер Муллиген?
-- Что-что? -- Джо приставил ладонь к уху.
Я вобрал побольше воздуха в грудь и завопил:
-- Что с ним такое?
Старик взглянул на меня с полным недоумением из-под козырька аккуратно
надетой кепки и потрогал шарф, завязанный поверх кадыка, а из трубки в самом
центре его губ поднялись завитки голубого дымка, словно знаки вопроса.
В памяти всплыли подробности былых недомоганий Кланси, и, шагнув к
мистеру Муллигену, я во всю мочь крикнул прямо ему в лицо:
-- Его рвет?
Ответ не замедлил себя ждать. Джо облегченно улыбнулся и вынул трубку
изо рта.
-- Да, да, сэр. Выворачивает его. Сильно выворачивает! -- Он явно
почувствовал под ногами знакомую почву.
Лечение Кланси всегда велось на расстоянии. В самый первый день, когда
я приехал в Дарроуби два года назад, Зигфрид сообщил мне, что этот пес почти
эрдель, но ростом с хорошего осла, совершенно здоров, и только его
склонность пожирать весь мусор, какой ему попадается, приводила к
естественным результатам. Через определенные промежутки времени ему
прописывалась большая бутылка микстуры из углекислого висмута. Тогда же я
узнал, что Кланси завел от скуки обыкновение валить Джо с ног и трепать как
крысу. Но хозяин все равно его обожал.
Тут во мне заговорила совесть, когда-нибудь же надо провести полный
осмотр. Смерить ему температуру, например. Ну, что тут такого? Ухвачу хвост,
приподниму и введу термометр в задний проход... Пес повернул голову и
посмотрел мне в глаза ничего не выражающим взглядом, и я опять услышал
глухой барабанный бой, а верхняя губа чуть вздернулась, обнажив на мгновение
белую сверкающую полоску.
-- Отлично, мистер Муллиген! -- воскликнул я деловито -- Сейчас я дам
вам бутылочку микстуры.
В аптеке под рядами бутылей с латинскими названиями и стеклянными
притертыми пробками я взболтал микстуру в десятиунциевом флаконе, вдавил в
горлышко пробку, приклеил ярлычок и написал обычные указания. Джо с
удовлетворенным видом сунул в карман хорошо ему знакомую белую целебную
жидкость в столь же привычном сосуде и повернулся к дверям, но тут во мне
снова взыграла совесть.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:42 | Сообщение # 33 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| -- Приведите его в четверг в два часа, -- крикнул я в ухо старику. --
И, если можно, не опаздывайте, а то сегодня вы чтото задержались.
Я смотрел, как мистер Муллиген удаляется по улице, а из его трубки
вырываются клубы дыма, словно над отходящим от станции паровозом. Позади
него вразвалку шагал Кланси, полное воплощение внушительной невозмутимости.
Весь в тугих каштановых завитках он действительно походил на гигантского
эрделя.
В четверг, задумчиво прикинул я, в два часа дня Мы с Хелен, наверное,
будем сидеть в кино, как обычно, -- ведь вторая половина четверга у меня
была выходной. Утром в пятницу Зигфрид за письменным столом распределял
вызовы. Он вырвал из блокнота листок со списком и протянул мне.
-- Ну, вот, Джеймс. Как раз достаточно, чтобы вы до обеда не слишком
бездельничали.
Тут его взгляд скользнул по записям вчерашнего приема, и он обернулся к
младшему брату, который, выполняя свою утреннюю обязанность, растапливал
камин.
-- Тристан, так вчера Джо Муллиген приходил со своим псом, и ты его
смотрел? Ну, и твое заключение?
Тристан поставил ведро с углем на пол.
-- Ну, я прописал ему висмутовую микстурку.
-- Я понимаю. Но что ты установил, осматривая пациента?
--А-а! -- Тристан задумчиво потер подбородок. -- Выглядит он прекрасно.
Сущий живчик.
-- И это все?
-- Да... собственно говоря.
Зигфрид обернулся ко мне.
-- Ну, а вы, Джеймс? Вы же смотрели эту собаку позавчера. И что вы у
нее нашли?
-- Вопрос довольно сложный, -- ответил я. -- Пес этот ростом с хорошего
слона и вообще какой-то жутковатый. Мне все время чудилось, что он только
выжидает удобного случая. А кроме старика Джо удержать его было бы некому.
Боюсь, мне не удалось провести полного обследования, но должен сказать, у
меня сложилось то же мнение, что и у Тристана. Сущий живчик.
Зигфрид устало отложил ручку. Ночью судьба нанесла ему один из тех
сокрушительных ударов, которые она приберегает специально для ветеринара:
вызов в час ночи, когда он толькотолько уснул, и вызов в шесть утра, когда
он снова только-только уснул. А потому его огневая энергия несколько
поугасла.
Он провел рукой по глазам.
-- Да смилуется над нами бог! Вы, Джеймс, дипломированный ветеринарный
врач с двухлетним опытом, и ты, Тристан, студент-выпускник, -- вы оба сумели
обнаружить только одно: что он -- сущий живчик! Скверно, очень скверно! И
вряд ли заслуживает названия клинического диагноза. Когда к нам приводят
животное, я жду, что вы запишете его пульс, температуру, частоту дыхания.
Проведете аускультацию грудной клетки и пальпацию живота. Откроете ему рот и
исследуете зубы, десны и глотку. Проверите состояние кожи. А если
потребуется, так возьмете катетером мочу и сделаете ее анализ.
-- Хорошо, -- сказал я.
-- Ладно, -- сказал Тристан.
Мой партнер встал из-за стола.
-- Ты снова назначил его на прием?
-- Да. Конечно, -- Тристан достал из кармана сигареты. -- На
понедельник. Но ведь мистер Муллиген всегда опаздывает, и я предупредил его,
что мы осмотрим собаку вечером у него дома.
-- Ах, так! -- Зигфрид сделал пометку в блокноте и вдруг вскинул
голову. -- Но ведь вы с Джеймсом в это время должны быть на собрании молодых
фермеров?
Тристан сделал глубокую затяжку.
-- Совершенно верно. Для практики очень полезно, чтобы мы почаще
встречались с молодыми клиентами.
-- Прекрасно, -- сказал Зигфрид, направляясь к двери. -- Я сам осмотрю
собаку. Утром во вторник я все время ждал, что Зигфрид вот-вот упомянет
муллигеновского пса, хотя бы в доказательство того, какую пользу приносит
полное клиническое обследование. Но этой темы он не коснулся.
Однако волею судеб, когда я шел через рыночную площадь, мне
повстречался мистер Муллиген, которого, естественно, сопровождал Кланси.
Я подошел к старику и крикнул ему на ухо:
-- Как ваша собака?
Он извлек трубку изо рта и улыбнулся неторопливо и благодушно.
-- А хорошо, сэр, очень хорошо. Выворачивает ее помаленьку, но не так,
чтобы слишком уж.
-- Значит, мистер Фарнон ее подлечил?
-- Ага! Дал ей еще белой микстурки. Отличное средство, сэр. Отличное!
-- Вот и прекрасно, -- сказал я. -- И пока обследовал Кланси, он ничего
плохого не обнаружил?
Джо пососал трубку.
-- Да нет. Уж мистер Фарнон свое дело знает. В жизни не видывал, чтоб
человек так живо управлялся.
-- Что-что?
-- Так ведь он только взглянул -- и уже во всем разобрался. Три секунды
-- и конец делу.
Я был сбит с толку.
-- Три секунды?
-- Да, -- категорично заявил мистер Муллиген. -- Ни на секундочку
больше.
-- Поразительно! И как же это было?
Джо выбил трубку о каблук, не спеша вытащил ножик и принялся отпиливать
новую заправку от зловеще черной полосы прессованного табака.
-- Так я же вам толкую: мистер Фарнон, он ведь что твоя молния. Вечером
забарабанил в дверь и как прыгнет в комнату! (Мне были хорошо известны эти
домишки: ни коридорчика, ни даже прихожей -- дверь с улицы открывалась прямо
в жилую комнату.) Входит, а сам уже градусник вытаскивает. А Кланси, значит,
полеживал у огня, ну и вскочил, да и гавкнул маленько.
-- Маленько гавкнул, э? -- Я прямо-таки увидел, как косматое чудовище
взлетает в воздух и лает в лицо Зигфриду -- пасть разинута, клыки сверкают.
-- Ага! Гавкнул маленько. А мистер Фарнон спрятал градусник в футляр,
повернулся и вышел в дверь.
-- И ничего не сказал?
-- Ни единого словечка. Повернулся, значит, как солдат на параде и
марш-марш за дверь. Вот так-то.
Это походило на правду. Решения Зигфрид умел принимать мгновенно. Я
протянул было руку, чтобы погладить Кланси, но что-то в его глазах удержало
меня от такой фамильярности.
-- Ну, я рад, что ему полегчало! -- прокричал я.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 04:42 | Сообщение # 34 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Старик раскурил трубку с помощью старой латунной зажигалки, выпустил
облачко едкого сизого дыма прямо мне в лицо и закрыл чашечку медной крышкой.
-- Ага. Мистер Фарнон прислал большую бутылочку белой микстурки, и ему
живо полегчало. Да что уж там! -- Он улыбнулся благостной улыбкой. -- Кланси
всегда ж маленько, а выворачивает. Уж он такой. Более недели пес-великан в
Скелдейл-Хаусе не упоминался, но, видимо, профессиональная совесть грызла
Зигфрида. Во всяком случае, он как-то днем заглянул в аптеку, где мы с
Тристаном занимались делом, ныне отошедшим в область преданий -- изготовляли
жаропонижающие микстуры, слабительные порошки, пессарии из борной кислоты,
-- и сказал с величайшей небрежностью:
-- Да, кстати! Я послал письмо Джо Муллигену. Все-таки я не вполне
убежден, что мы исследовали его собаку в надлежащей мере. Вывора... э...
рвота почти наверное объясняется неразборчивым обжорством, но тем не менее я
хотел бы удостовериться в этом точно. А потому я попросил его зайти завтра с
собакой между двумя и тремя, когда мы все будем здесь.
Радостных воплей не последовало, и он продолжал:
-- Пес этот, пожалуй, в какой-то степени нелегкое животное, а потому
нам надо все рассчитать заранее. -- Он посмотрел на меня. -- Джеймс, когда
его приведут, вы будете опекать его сзади, хорошо?
-- Хорошо, -- ответил я без всякого восторга.
Зигфрид впился глазами в брата.
-- А тебе, Тристан, поручим голову, договорились?
-- Отлично, отлично, -- буркнул Тристан, храня непроницаемое выражение,
а его брат продолжал:
-- Ты покрепче обхвати его обеими руками за шею, а я уже буду готов
ввести ему снотворное.
-- Прекрасно, прекрасно, -- сказал Тристан.
-- Ну, вот и чудесно! -- Мой партнер потер руки. -- Как только я его
уколю, остальное будет просто. Я не люблю оставлять чтото невыясненным. В
Дарроуби практика в целом была типично деревенской -- лечили мы больше
крупных животных, а потому в приемной пациентов обычно бывало немного. Но на
следующий день после двух в ней вообще не оказалось никого, и ожидание из-за
этого стало почти невыносимым. Мы все трое слонялись из комнаты в комнату,
заводили разговоры ни о чем, с подчеркнутым равнодушием поглядывали в окно
на улицу, что-то про себя насвистывали. К половине третьего мы окончательно
смолкли. Следующие пять минут мы через каждые несколько секунд подносили
часы к глазам, и ровно в половине третьего Зигфрид нарушил молчание.
-- Черт знает что! Я предупредил Джо, чтобы он пришел до половины
третьего, а он даже внимания не обратил. Он вечно опаздывает, и,
по-видимому, добиться от него пунктуальности невозможно. И очень хорошо:
ждать дольше у нас времени нет. Нам с вами, Джеймс, пора ехать оперировать
жеребенка, а за тобой, Тристан, записана корова Уилсона. Ну, в путь!
До той минуты я был убежден, что в дверях застревают только кинокомики,
но тут выяснилось, что мы вполне могли бы с ними соперничать: во всяком
случае, в коридор мы вывалились все вместе. Несколько секунд спустя мы были
уже во дворе, и Тристан, рыча мотором, унесся прочь в синем облаке выхлопных
газов. А мы с Зигфридом лишь чуть медленнее умчались в противоположном
направлении.
Когда с улицы Тренгейт мы свернули на рыночную площадь, я обвел ее
быстрым взглядом, но мистера Муллигена нигде не обнаружил. Увидели мы его на
самом выезде из городка. Он только-только вышел из дома и неторопливо брел
по тротуару, окутанный сизым дымом, а Кланси, как обычно, трусил чуть
позади.
-- Вон он! -- воскликнул Зигфрид. -- Нет, вы поглядите на него! С
такими темпами он доберется до приемной не раньше трех. И никого там не
найдет. Но он сам виноват. -- Тут он оглянулся на огромного курчавого пса,
просто излучавшего здоровье и энергию. -- Впрочем, мы просто потратили бы
время впустую, обследуя эту псину. Ничем он не болен.
Зигфрид немного помолчал, глубоко задумавшись, а потом повернулся ко
мне.
-- Сущий живчик, ведь верно?
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:01 | Сообщение # 35 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Миссис Донован
Седовласый джентльмен с приятным лицом не походил на холерика, однако
глядел на меня с яростью, а губы его подергивались от возмущения.
-- Мистер Хэрриот, -- сказал он, -- я намерен подать на вас жалобу.
Из-за вас моя собака терпит лишние страдания, и мириться с этим я не
собираюсь.
-- Страдания? Какие?
-- Вы прекрасно знаете какие, мистер Хэрриот! Несколько дней назад я
приводил ее к вам, и я имею в виду ваше лечение.
Я кивнул.
-- Да, я помню... Но причем тут страдания?
-- Так ведь бедный пес волочит ногу, и знающий человек объяснил мне,
что это несомненный перелом и следует немедленно наложить гипс! -- Старик
свирепо выставил подбородок.
-- Вы напрасно тревожитесь, -- сказал я. -- У вашей собаки паралич
нерва, вызванный ударом по спине. Если вы будете терпеливо выполнять все мои
указания, ей мало-помалу станет лучше. Собственно, я почти не сомневаюсь,
что выздоровление будет полным.
-- Но нога же болтается!
-- Я знаю. Это типичный симптом и неспециалисту вполне может
показаться, будто нога сломана. Ведь боли ваш пес не испытывает?
-- Нет... По его поведению этого не скажешь. Но она была так уверена!
Непоколебимо.
-- Она?
-- Да. Эта дама удивительно хорошо понимает животных и зашла узнать, не
может ли она помочь выхаживать моего пса. И принесла чудесные укрепляющие
порошки.
-- А! -- Пронзительный луч света рассеял туман в моем мозгу. Все стало
совершенно ясно. -- Уж не миссис ли Донован?
-- Э... да. Совершенно верно.
Миссис Донован была вездесуща. Что бы ни происходило в Дарроуби --
свадьбы, похороны, распродажи, -- в толпе зрителей обязательно стояла эта
низенькая толстая старуха и черные глазки-пуговки на смуглом лице бегали по
сторонам, ничего не упуская. И обязательно рядом с ней на поводке ее терьер.
"Старуха" -- это больше моя догадка. Она, казалось, не имела возраста
и, хотя жила в городе словно бы всегда, лет ей могло быть и семьдесят пять,
и пятьдесят пять. Во всяком случае, ее энергии хватило бы на двух молодых
женщин: ведь в неукротимом желании быть в курсе всех городских событий она,
несомпенно, покрывала пешком огромные расстояния. Многие люди называли ее
неутолимое любопытство не слишком лестными словами; но каковы бы ни были ее
побуждения, она так или иначе соприкасалась со всеми сферами городской
жизни. И одной из этих сфер была наша ветеринарная практика.
Ведь миссис Донован при широте своих интересов была и врачевательницей
животных. Можно даже смело сказать, что эта деятельность занимала в ее жизни
главное место.
Она могла прочесть целую лекцию о болезнях собак и кошек и располагала
огромным арсеналом всяческих снадобий и зелий, особенно гордясь своими
чудотворными укрепляющими порошками и жидким мылом, волшебно улучшающим
шерсть. На больных животных у нее был просто особый нюх, и во время объездов
я довольно часто обнаруживал следующую картину: над пациентом, к которому
меня вызвали, низко наклоняется темное цыганское лицо миссис Донован -- она
кормит его студнем или пичкает каким-то целительным средством собственного
изготовления.
Терпеть от нее мне приходилось больше, чем Зигфриду, потому что
лечением мелких животных занимался в основном я. И миссис Донован отнюдь не
способствовала осуществлению моей заветной цели -- стать настоящим уважаемым
специалистом именно в этой области. "Молодой мистер Хэрриот, -- доверительно
сообщала она моим клиентам,-- коров там или лошадей пользует совсем неплохо,
вот только про кошек и собак он ничегошеньки не знает".
Разумеется, они ей свято верили и во всем на нее полагались. Она
обладала неотразимым мистическим обаянием самоучки, а к тому же -- что в
Дарроуби ценилось очень высоко -- никогда не брала денег ни за советы, ни за
лекарства, ни за долгие часы усердной возни с четвероногим страдальцем.
Старожилы рассказывали, что ее муж, батрак-ирландец, умер много лет
назад, но, видно, успел отложить кое-что на черный день. ведь миссис Донован
живет, как ей хочется, и вроде бы не бедствует. Сам я часто встречал ее на
улицах Дарроуби -- место постоянного ее пребывания -- и она всегда ласково
мне улыбалась и торопилась сообщить, что всю ночь просидела с песиком миссис
Имярек, которого я смотрел. Сдается ей, она его вызволит.
Но на ее лице не было улыбки, когда она вбежала в приемную. Мы с
Зигфридом пили чай.
-- Мистер Хэрриот, -- еле выговорила она, задыхаясь. -- Вы не поедете?
Мою собачку переехали.
Я выскочил из-за стола и побежал с ней к машине. Она села рядом со
мной, понурив голову, судорожно сжав руки на коленях.
-- Вывернулся из ошейника и прыгнул прямо под колеса, -- бормотала она.
-- Лежит на Клиффенд-роуд напротив школы. А побыстрее нельзя?
Через три минуты мы были на месте, но, еще нагибаясь над распростертым
на тротуаре запыленным тельцем, я понял, что сделать ничего не возможно.
Стекленеющие глаза, прерывистое еле слышное дыхание, бледность слизистых
оболочек -- все говорило об одном.
-- Я отвезу его к нам, миссис Донован, и сделаю вливание
физиологического раствора, -- сказал я. -- Но боюсь, у него очень сильное
внутреннее кровоизлияние. Вы успели увидеть, что, собственно, произошло?
Она всхлипнула.
-- Да. Его переехало колесо.
Стопроцентно-разрыв печени. Я подсунул ладони под песика и осторожно
приподнял его, но в ту же секунду дыхание остановилось, глаза неподвижно
уставились в одну точку.
Миссис Донован упала на колени и начала поглаживать жесткую шерсть на
голове и груди терьера.
-- Он умер? -- прошептала она наконец.
-- Боюсь, да.
Она медленно поднялась с колен и стояла среди прохожих, задержавшихся
взглянуть, что произошло. Ее губы шевелились, но, казалось, она была не в
силах произнести ни слова.
Я взял ее за локоть, отвел к машине и открыл дверцу.
-- Садитесь. Я отвезу вас домой, -- сказал я. -- Предоставьте все мне.
Я завернул песика в свой комбинезон и положил в багажник. Когда мы
остановились перед дверью миссис Донован, она тихо заплакала. Я молча ждал,
пока она выплачется. Утерев глаза, она повернулась ко мне.
-- Ему было очень больно?
-- Убежден, что нет. Все ведь произошло мгновенно. Он не успел ничего
почувствовать.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:02 | Сообщение # 36 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Она жалко улыбнулась.
-- Бедняжка Рекс. Просто не понимаю, как я буду без него. Вы же знаете,
мы с ним не одну милю прошли вместе.
-- Да, конечно. У него была чудесная жизнь, миссис Донован. И разрешите
дать вам совет: заведите другую собаку. Иначе вам будет слишком тяжело.
Она покачала головой.
-- Нет. Не смогу. Я его очень любила, моего песика. И вдруг заведу себе
другого?
-- Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. И все-таки подумайте. Не
считайте меня бессердечным. Я всегда советую так тем, кто лишился
четвероногого друга. И знаю, что это здравый совет.
-- Мистер Хэрриот, другой собаки у меня не будет. -- Она опять
решительно покачала головой. -- Рекс много лет был моим верным другом, и я
хочу его помнить всегда. А потому больше никакой собаки не заведу.
После этого я часто видел миссис Донован на улицах и был рад, что ей
удалось сохранить свою кипучую энергию, хотя без собаки на поводке она
выглядела как-то сиротливо. Но, пожалуй, прошло больше месяца, прежде чем
нам довелось поговорить.
Как-то днем мне позвонил инспектор Холлидей из Общества защиты животных
от жестокого обращения.
-- Мистер Хэрриот, -- сказал он, -- вы не поехали бы со мной? Наш
случай.
-- Хорошо. Но в чем дело?
-- Да собака. Бог знает что! Совершенно невозможные условия.
Он продиктовал мне адрес одного из кирпичных домишек у реки и сказал,
что встретит меня там.
Когда я остановил машину в узком проулке позади домов, Холлидей уже
ждал меня -- деловитый, подтянутый, в темной форме. Это был крупный блондин
с веселыми голубыми глазами, но теперь он даже не улыбнулся мне.
-- Она там, -- сказал он сразу и направился к одной из дверей в длинной
выщербленной стене. Возле собралась кучка любопытных, и я с ощущением
неизбежности узнал темное цыганское лицо. Уж, конечно, подумал я, без миссис
Донован дело никак обойтись не может!
Мы вошли в дверь и оказались в длинном саду. В Дарроуби даже позади
самых скромных лачужек были длинные участки, словно строители считали само
собой разумеющимся, что поселятся в них люди, перебравшиеся в город из
сельской местности и сохраняющие тягу к земле, которые будут выращивать свои
овощи и фрукты, а может быть, и содержать кое-какую живность. Совсем не
редкость было увидеть там поросенка, парочку-другую кур, а часто -- и яркие
клумбы.
Но этот участок был запущен. Из могучего бурьяна поднималось несколько
корявых яблонь и слив, словно никогда не знавших заботливых человеческих
рук.
Холлидей направился к ветхому сарайчику с облупившейся краской и
проржавевшей крышей. Он вынул ключ, отпер висячий замок и с некоторым
усилием приоткрыл дверь. Оконца в сарае не было, и я не сразу рассмотрел,
какой хлам в нем хранился: сломанные грабли и лопата, видевший лучшие дни
бельевой каток, груда цветочных горшков, ряды открытых банок с краской. И в
самой глубине тихо сидела собака.
Я не сразу ее разглядел -- и потому, что в сарае было темно, и потому,
что в нос мне ударил запах, из-за которого я раскашлялся. Но войдя внутрь, я
увидел крупного пса, сидевшего очень прямо. На нем был ошейник с цепью,
прикованной к кольцу в стене. Мне доводилось видеть исхудалых собак, но при
виде этой я невольно вспомнил учебники по анатомии -- с такой жуткой
четкостью вырисовывались кости морды, грудной клетки и таза. Глубокая
впадина в земляном полу показывала, где он лежал, двигался -- короче говоря,
жил -- в течение довольно долгого времени.
Вид его меня настолько ошеломил, что я не сразу заметил грязные обрывки
мешковины рядом с ним и миску с затхлой водой.
-- Вы взгляните на его задние ноги! -- буркнул Холлидей.
Я осторожно приподнял пса и понял, что вонь в сарае объяснялась не
только кучками экскрементов. Задние ноги представляли собой сплошную
гноящуюся язву с болтающимися полосками отмирающих тканей. Язвы покрывали
грудь и ребра. Шерсть, по-видимому, тускло-золотистая, свалялась и почернела
от грязи.
Инспектор сказал:
-- По-моему, он вообще все время тут. Он же еще почти щенок -- ему
около года, -- но, насколько мне удалось установить, он безвыходно живет в
этом сарае с двухмесячного возраста. Кто-то, проходя задами, услышал, как он
скулит, не то мы бы его не обнаружили.
У меня сжало горло, меня затошнило -- но не от вони. От мысли, что этот
терпеливый пес сидел, голодный и забытый, в темноте и нечистотах целый год.
Я посмотрел на него и встретил взгляд, в котором не было ничего, кроме тихой
доверчивости. Одни собаки, попав в такое положение, принялись бы исступленно
лаять, так что их скоро выручили бы, другие стали бы трусливыми и злобными,
но этот пес был из тех, кто ничего не требует, кто беззаветно верит людям и
принимает от них все, не жалуясь. Ну, разве что он иногда поскуливал, сидя в
черной пустоте, которая была всем его миром, и тоскливо не понимал, что все
это означает.
-- Во всяком случае, инспектор, -- сказал я, -- хорошо уж, что
виновника вы привлечете к ответственности!
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:03 | Сообщение # 37 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| -- Тут мало что можно сделать, -- угрюмо ответил Холлидей. --
Невменяемость! Хозяин явно слабоумен и отчета в своих поступках не отдает.
Живет со старухой-матерью, которая тоже плохо понимает, что вокруг
происходит. Я видел этого субъекта и выяснил, что он бросал ему какие-нибудь
объедки, когда считал нужным, и этим все ограничивалось. На него, конечно,
наложат штраф и запретят ему в дальнейшем держать животных, но и только.
-- Понимаю. -- Я протянул руку и погладил пса по голове, а он тотчас
откликнулся на ласку, положив лапу мне на запястье. В его попытке сидеть
прямо было какое-то трогательное достоинство, спокойные глаза смотрели на
меня дружелюбно и без страха. -- Ну, вы дадите мне знать, если мои показания
потребуются в суде.
-- Да, конечно. И спасибо, что приехали. -- Холлидей нерешительно
помолчал. -- А теперь, полагаю, вы сочтете, что беднягу надо поскорее
избавить от страданий.
Я задумался, продолжая поглаживать голову и уши.
-- Да... пожалуй, другого выхода нет. Кто же его возьмет в таком
состоянии? Так будет гуманнее всего. Но все-таки откройте дверь пошире: надо
осмотреть его как следует.
В более ярком свете я увидел отличные зубы, стройные ноги, с золотистой
бахромкой шерсть. Я приложил стетоскоп к его груди, и, пока в моих ушах
раздавался размеренный сильный стук его сердца, он снова положил лапу мне на
руку. Я обернулся к Холлидею.
-- Вы знаете, инспектор, внутри этого грязного мешка костей прячется
прекрасный здоровый лабрадор-ретривер. Если бы можно было найти другой
выход!
Тут я заметил, что в дверном проеме рядом с инспектором стоит еще
кто-то. Из-за его широкой спины в собаку внимательно вглядывалась пара
черных блестящих глаз. Остальные зеваки остались в проулке, но миссис
Донован со своим любопытством совладать не сумела. Я продолжал говорить,
словно ее тут не было.
-- Этого пса, как вы понимаете, совершенно необходимо было бы вымыть
хорошим жидким мылом и расчесать свалявшуюся шерсть.
-- А? -- растерянно спросил Холлидей.
-- Да-да! И ему было бы крайне полезно некоторое время получать
сильнодействующие укрепляющие порошки!
-- О чем вы говорите? -- Инспектор явно чувствовал себя в тупике.
-- Тут никаких сомнений нет, -- ответил я. -- Иначе его не вызволить.
Но только где их найти? То есть достаточно сильнодействующие средства! -- Я
вздохнул и выпрямился. -- Но что поделаешь! Другого, видимо, ничего не
остается. Я сейчас же его и усыплю. Погодите, пока я схожу к машине за всем
необходимым.
Когда я вернулся в сарай, миссис Донован уже проникла в него и
внимательно осматривала пса, не слушая робких возражений инспектора.
-- Вы только посмотрите! -- воскликнула она взволнованно, указывая на
выцарапанные на ошейнике буквы. -- Его зовут Рой! -- Она улыбнулась мне. --
Почти как Рекс, правда ведь?
-- А знаете, миссис Донован, вы совершенно правы. Действительно,
похожие клички. Рекс -- Рой... Особенно в ваших устах. -- Я решительно
кивнул.
Она помолчала, видимо, под влиянием какого-то сильного чувства и вдруг
быстро спросила:
-- Можно, я его возьму? Уж я его вылечу. Я знаю, как! Можно? Ну,
пожалуйста!
-- Собственно говоря, -- сказал я, -- решает инспектор. Разрешение надо
просить у него.
Холлидей поглядел на нее с недоумением, сказал "извините, сударыня" и
отвел меня в сторону. Мы остановились в густом бурьяне.
-- Мистер Хэрриот, -- сказал он вполголоса, -- я не совсем понимаю, что
происходит, но я не могу отдать животное в подобном состоянии в первые
попавшиеся руки. Мало ли какая это может быть прихоть. Бедняга и так уже
настрадался. Я не могу рисковать. Она не производит впечатления...
Я перебил его.
-- Поверьте, инспектор, вы можете быть абсолютно спокойны. Она,
бесспорно, старая чудачка, но сюда ее послал сам бог, не иначе. Если
кто-нибудь в Дарроуби и способен вернуть эту собаку к жизни, то только она.
Холлидей смотрел на меня с прежним сомнением.
-- Но я все-таки не понимаю. Причем тут жидкое мыло и укрепляющие
порошки?
-- А, ерунда! Я вам объясню как-нибудь в другой раз. Конечно, ему нужны
хорошее и обильное питание, и еще заботы, и еще любовь. И все это ему
обеспечено. Поверьте мне.
-- Ну, хорошо. Если вы ручаетесь... -- Холлидей умолк, несколько секунд
смотрел на меня, потом повернулся и пошел к сараю, где изнывала от
нетерпения миссис Донован. Прежде мне не приходилось специально высматривать
миссис Донован: она сама постоянно попадалась мне на глаза; но теперь я день
за днем тщетно обшаривал взглядом улицы Дарроуби -- ее нигде не было. Когда
Гоббер Ньюхаус напился и решительно направил свой велосипед на барьер,
огораживающий траншею для водопроводных труб, я с беспокойством обнаружил,
что в толпе зевак, следивших за тем, как землекопы и двое полицейских
пытаются извлечь его из десятифутовой ямы, миссис Донован отсутствует. Не
оказалось ее и среди зрителей, когда пожарная машина примчалась вечером к
закусочной, где вспыхнул жир, в котором жарилась картофельная соломка. И
меня охватила тревога.
Не следует ли мне заехать посмотреть, как она справляется с псом? Да,
разумеется, я удалил омертвевшую ткань и обработал язвы, прежде чем она его
увела, но, возможно, ему требовалось серьезное лечение? Правда, я тогда был
совершенно убежден, что его надо только извлечь из этого ужасного сарая,
хорошенько вымыть и сытно кормить -- и природа сделает все остальное. Да и в
вопросах лечения животных я доверял миссис Донован заметно больше, чем она
мне. Ну, не мог же я настолько ошибаться!
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:03 | Сообщение # 38 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Прошло что-то около трех недель, и я уже совсем решил заехать к ней, но
вдруг увидел утром, как она энергично семенит по другой стороне рыночной
площади, заглядывая во все витрины точно так же, как прежде. Но только
теперь она вела на поводке большого золотистого пса.
Я повернул машину и, трясясь по булыжнику, подъехал к ней. Увидев, как
я вылезаю из машины, она остановилась и лукаво улыбнулась, но ничего не
сказала и продолжала молчать, пока я осматривал Роя. Он все еще был довольно
тощим, но выглядел бодрым и счастливым, язвы почти совсем затянулись, а его
шерсть блистала чистотой. Теперь я понял, куда запропастилась миссис
Донован: все это время она мыла, расчесывала, распутывала слипшиеся колтуны
и теперь могла похвастать результатом.
Когда я распрямился, ее пальцы сжали мне запястье с неожиданной силой,
и она поглядела мне прямо в глаза:
-- Ну, мистер Хэрриот, -- сказала она, -- я ведь подлечила эту
собачку,а?
-- Вы сотворили чудеса, миссис Донован, -- ответил я. -- И не пожалели
на него вашего замечательного жидкого мыла, верно?
Она засмеялась и пошла дальше. С этого дня я постоянно видел эту пару
то там, то тут, но всегда издали, и снова поговорить с миссис Донован мне
довелось только месяца через два. Она проходила мимо нашей приемной как раз
тогда, когда я спускался по ступенькам, и снова она стиснула мое запястье.
-- Ну, мистер Хэрриот, -- сказала она ту же фразу, -- я ведь подлечила
эту собачку, а?
Я поглядел на Роя с почтительным благоговением. За это время он подрос,
налился силой, и его шерсть, уже не тусклая, лежала пышными золотыми волнами
на спине и ребрах, покрытых тугими мышцами. На шее сверкал металлическими
кнопками новенький ошейник, а на диво пушистый хвост мягко колыхал воздух.
Передо мной был великолепнейший лабрадор-ретривер во всей своей красе. Тут
он встал на задние лапы, передние положил мне на грудь и посмотрел мне прямо
в лицо. И в его глазах я увидел ту же ласковую доверчивость, с какой они
глядели на меня в гнусном темном сарае.
-- Миссис Донован, -- сказал я негромко, -- это самая красивая собака
во всем Йоркшире. -- И, зная, что ей хочется услышать, добавил. -- Да, ваши
укрепляющие порошки бесспорно творят чудеса. Что вы в них намешиваете?
-- Секреты мои выведать вздумали! -- она выпрямилась с кокетливой
улыбкой. И действительно, давно уже она не была так близка к тому, чтобы ее
звонко расцеловали.
Пожалуй, можно сказать, что так для Роя началась вторая его жизнь. Год
за годом я размышлял над благодетельным капризом судьбы, благодаря которому
пес, проведший первый год жизни без ласки, никому не нужный, недоуменно
глядя в неизменный вонючий сумрак, вдруг в мгновение ока перенесся в жизнь,
полную света, движения, любви. Я был убежден, что с этой минуты Рою могла бы
позавидовать любая самая избалованная собака.
Теперь он уже не пробавлялся редкими черствыми корками, а получал
отличное мясо, галеты, мозговые кости и миску теплого молока на ночь. И
развлечений у него тоже было вдосталь: праздники на открытом воздухе,
школьные спортивные состязания, выселения, шествия -- среди зрителей
обязательно присутствовал и он. Я с удовольствием замечал, что с годами
миссис Донован ежедневно проходила даже больше миль, чем прежде. Расходы ее
на подметки, должно быть, превышали всякое вероятие, но для Роя такой образ
жизни был идеален, долгая утренняя прогулка, возвращение домой, чтобы
перекусить, -- и снова кружение по улицам.
Впрочем, миссис Донован в своих обходах не ограничивалась только
городком. На длинном лугу у реки были вкопаны скамьи, и туда люди приводили
собак, чтобы дать им хорошенько набегаться. Миссис Донован частенько
сиживала там на скамье, наблюдая, что происходит вокруг, и узнавая последние
новости. Я нередко видел, как Рой величавым галопом носился по этому лугу в
компании всевозможных собак и собачек, а когда останавливался отдохнуть,
кто-нибудь обязательно принимался гладить его, похлопывать по спине или
просто вслух восхищаться им. Ведь красота в нем сочеталась с большой
симпатией к людям, а такое сочетание делало его совершенно неотразимым.
Весь город знал, что его хозяйка обзавелась целым набором всяческих
гребней, щеток и щеточек для ухода за его шерстью. Поговаривали даже, ччо
среди них есть и особая зубная щетка. Такую возможность я не исключаю, но
одно знаю твердо: подрезать когти ему не требовалось -- при такой подвижной
жизни они, конечно, стачивались именно так, как следовало.
Не проиграла и миссис Донован: круглые сутки рядом с ней был преданный
друг и спутник. Главное же в том, что она всегда испытывала неодолимую
потребность лечить и исцелять животных, и спасение Роя в некотором смысле
явилось кульминацией ее чаяний, высочайшим торжеством, память о котором
никогда не приедалась.
Я убедился в этом много лет спустя, сидя у боковой линии во время
крикетного матча, когда, обернувшись, увидел их: старушку с рыскающими по
сторонам глазами и Роя, благодушно взирающего на поле и, видимо, получающего
живейшее удовольствие от всех перипетий игры. Когда матч кончился и зрители
начали расходиться, я снова посмотрел на них. Рою было уже лет двенадцать, и
лишь один бог знал, какого возраста достигла миссис Донован, но крупный
золотой пес трусил легкой свободной рысцой, а его хозяйка, пожалуй, немного
согнувшаяся и ссохшаяся, семенила за ним почти столь же легкой походкой.
Заметив меня, она подошла ко мне, и я ощутил на запястье знакомое
сильное пожатие.
-- Мистер Хэрриот.. -- начала она, и темные цепкие глаза засияли той же
жаркой гордостью, тем же неугасимым торжеством, что и много лет назад.
-- Мистер Хэрриот, я ведь подлечила эту собачку, а?
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:09 | Сообщение # 39 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Монти
Бен Ашби, скототорговец, смотрел через калитку с обычным своим
непроницаемым выражением. Из года в год покупая коров у фермеров, он,
по-моему, больше всего на свете опасался, что на его лице может мелькнуть
хотя бы тень одобрения, не говоря уж о восторге. Когда он осматривал
животное, в глазах его не было ничего, кроме разве что кроткой печали.
Как и в это утро, когда, облокотившись о верхнюю слегу, он устремил
мрачный взор на телку Гарри Самнера. Несколько секунд спустя он обернулся к
фермеру.
-- Подвел бы ты ее что ли поближе, Гарри! Разве ж так что нибудь
углядишь! Придется мне перелезть через изгородь. -- И он начал неуклюже
взбираться на нее, как вдруг увидел Монти. До этой секунды быка заслоняли
телки, в компании которых он щипал траву, но тут огромная голова
величественно поднялась над их спинами, блеснуло тяжелое кольцо в носу, и до
нас донеслось зловеще хриплое мычание. Бык уставился на нас, рассеянно роя
землю передней ногой.
Бен Ашби застыл над изгородью, поразмыслил и соскользнул вниз -- все на
той же стороне.
-- А, ладно, -- буркнул он, по-прежнему храня непроницаемое выражение.
-- До них рукой подать. Я и отсюда все угляжу.
Монти сильно изменился с тех пор, как я впервые увидел его за два года
до этого утра. Тогда ему едва исполнилось две недели: тощенькое тельце,
тоненькие ножки с шишками суставов и голова, по уши засунутая в ведро с
пойлом.
-- Ну, как вам мой новый бык производитель? -- со смехом осведомился
Гарри Самнер. -- Всего ничего за целую сотню фунтов!
-- Вы столько за него отдали? -- Я даже присвистнул.
-- Угу. Многовато за новорожденного, а? Да только иначе ньютоновской
линии мне не видать как своих ушей. Чтобы взрослого купить, моею капитала не
хватит.
В те дни отнюдь не все фермеры были так дальновидны, как Гарри, и
обычно случали своих коров с первыми попавшимися быками.
Но Гарри знал, чего он хочет. Он унаследовал от отца небольшую ферму со
ста акрами земли и вместе с молодой женой взялся за дело серьезно. Ему
только только исполнилось двадцать, и при первом знакомстве я подумал, что
он вряд ли сумеет вытянуть -- таким хрупким он выглядел. Бледное лицо,
большие ранимые глаза и худенькие плечи как-то плохо вязались с
необходимостью с понедельника до понедельника доить, задавать корм и
выгребать навоз, то есть делать все то, из чего слагается ведение молочного
хозяйства. И я ошибся.
Бесстрашие, с каким он решительно ухватывал задние ноги брыкающихся
коров, чтобы я мог их осмотреть, упрямая решимость, с какой он повисал на
мордах могучих животных во время проверки на туберкулез, быстро заставили
меня переменить мнение о нем. Он работал не покладая рук, не признавая
усталости, и в его характере было отправиться на юг Шотландии за хорошим
быком-производителем.
Стадо у него было айрширской породы -- большая редкость среди
йоркширских холмов, где царили шортгорны, и бесспорно, добавление
прославленной ньютоновской крови много способствовало бы улучшению
потомства.
-- У него в роду одни призовики и с отцовской, и с материнской стороны,
-- объяснил Гарри. -- И кличка аристократическая, хоть бы и для человека.
Ньютон Монтморенси Шестой! А попросту -- Монти.
И, словно узнав свое имя, теленок извлек голову из ведра и посмотрел на
нас. Мордочка у него выглядела на редкость забавно чуть ли не по глаза
перемазана в молоке, губы и нос совсем белые. Я перегнулся через загородку в
загон и почесал жесткий лобик, ощущая под пальцами две горошинки -- бугорки
будущих рогов. Поглядывая на меня ясными бесстрашными глазами, Монти
несколько секунд позволил себя ласкать, а затем опять уткнулся в ведро.
В ближайшие после этого недели мне приходилось часто заезжать к Гарри
Самнеру, и я не упускал случая лишний раз взглянуть на его дорогую покупку.
Теленок же рос не по дням, а по часам, и уже можно было понять, почему он
стоил сто фунтов. В загоне вместе с ним Гарри держал еще трех телят от своих
коров, и сразу бросалось в глаза, насколько Монти превосходил их. Крутой
лоб, широко расставленные глаза, мощная грудь, короткие прямые ноги,
красивая ровная линия спины от шеи до основания хвоста. В Монти
чувствовалась избранность, и, пусть еще совсем малыш, он по всем статям был
настоящим быком.
Ему шел четвертый месяц, когда Гарри позвонил и сказал, что у него,
кажечся, развилась пневмония. Я удивился, потому что погода стояла ясная и
теплая, а в коровнике, где содержался Монти, сквозняков не было. Но едва я
увидел бычка, как подумал, что его хозяин, наверное, не ошибся. Тяжело
вздымающаяся грудная клетка, температура сорок с половиной -- картина
прямо-таки классическая. Но когда я прижал к его груди стетоскоп, то влажных
хрипов не услышал -- да и вообще никаких. Легкие были совершенно чистыми. Я
водил и водил стетоскопом по груди -- нигде ни хрипа, ни присвиста, ни
малейших признаков воспаления.
Да, хорошенький ребус! Я обернулся к фермеру.
-- Очень странно, Гарри. Он, конечно, болен, но симптомы не
складываются в четкую картину.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:10 | Сообщение # 40 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Я отступил от заветов моих наставников. Ветеринар, у которого я
проходил первую студенческую практику, сразу же сказал мне: "Если не
поймешь, что с животным, ни в коем случае не признавайся в этом! А поскорее
придумай название -- ну, там, "болезнь Макклюски" или "скоротечная
оперхотизация" -- словом, что хочешь, только скорее!" Но сейчас вдохновение
все не нисходило, и я беспомощно смотрел на задыхающегося теленка с
испуганными глазами.
Снять симптомы... Вот-вот! У него температура, значит, надо для начала
ее снизить. Я пустил в ход весь свой жалкий арсенал жаропонижающих средств,
сделал инъекцию неспецифической антисыворотки, прописал микстуру кислотного
меланжа, но следующие два дня показали, что эти проверенные временем панацеи
никакого действия не оказывают.
Утром четвертого дня Гарри сказал, когда я еще только вылезал из
машины:
-- Он сегодня ходит как-то странно, мистер Хэрриот. И словно бы ослеп.
-- Ослеп!
Может быть, какая-то нетипичная форма свинцового отравления? Я бросился
в телятник, но не обнаружил на стенах ни малейших следов краски, а Монти ни
разу их не покидал с тех пор, как водворился тут.
К тому же, внимательно к нему приглядевшись, я обнаружил, что в строгом
смысле слова он и не слеп. Глаза у него были неподвижны и слегка заведены
кверху, он бродил по загону, спотыкаясь, но замигал, когда я провел ладонью
у него перед мордой. И уж совсем в тупик меня поставила его походка --
деревянная, на негнущихся ногах, как у заводной игрушки, и я принялся
мысленно цепляться за диагностические соломинки: столбняк?... да нет...
менингит?.. тоже нет... и это -- нет. Я всегда старался сохранять
профессиональное спокойствие, хотя бы внешне, но на этот раз лишь с большим
трудом подавил желание поскрести в затылке и с разинутым ртом постоять перед
теленком.
Я постарался поскорее уехать и сразу же погрузился в размышления,
поглядывая на дорогу впереди. Моя неопытность была плохой опорой, но
патологию и физиологию я как-никак знал достаточно, и обычно, не поставив
диагноза сразу, нащупывал верный путь с помощью логических рассуждений.
Только тут никакая логика не помогала.
Вечером я вытащил свои справочники, студенческие записи, подшивки
ветеринарного журнала -- ну, словом все, где так или иначе упоминались
болезни телят. Конечно, где-нибудь да отыщется ключ к разгадке. Однако
толстые тома справочников по инфекционным и неинфекционным болезням ничего
мне не подсказали. Я уже почти отчаялся и вдруг, перелистывая брошюрку о
болезнях молодняка, наткнулся на следующий абзац: "Своеобразная деревянная
походка, неподвижный взгляд, глаза чуть завернуты кверху; иногда
затрудненное дыхание в сочетании с повышенной температурой". Каждое слово
запылало огненными буквами, я прямо почувствовал, как неведомый автор
ласково похлопывает меня по плечу и говорит: "Ну, вот, а ты волновался! Все
же ясно как божий день!"
Я кинулся к телефону и позвонил Гарри Самнеру.
-- Гарри, а вы не замечали, Монти и другие телята лижут друг друга?
-- Да с утра до ночи, паршивцы! Любимая их забава. А что?
-- Просто я знаю, что с вашим бычком. Его мучает волосяной шар.
-- Волосяной шар? Где?
-- В сычуге. В четвертом отделе желудка. Из-за него и все эти странные
симптомы.
-- Провалиться мне на этом месте! Но что теперь делать-то?
-- Пожалуй, без операции не обойтись. Но я все-таки сначала попробую
напоить его жидким вазелином. Может, вы заедете? Я оставлю бутылку на
крыльце. Дайте ему полпинты сейчас же, и такую же дозу с утра. Не исключено,
что эта дрянь сама выскользнет на такой смазке. Завтра я его посмотрю.
Особой надежды я на жидкий вазелин не возлагал. Пожалуй, я и
предложил-то испробовать его только для того, чтобы немножко оттянуть время
и собраться с духом для операции. Действительно, на следующее утро я увидел
то, что и ожидал. Монти все также стоял на негнущихся ногах и все так же
слепо смотрел прямо перед собой. Маслянистые потеки вокруг эаднего прохода и
на хвосте свидетельствовали, что жидкий вазелин просочился мимо препятствия.
-- Он уже три дня ничего не ел, -- сказал Гарри. -- Долго ему так не
выдержать.
Я перевел взгляд с его встревоженного лица на понурого теленка.
-- Вы совершенно правы. И спасти его можно только, если мы сейчас же,
не откладывая, уберем этот шар. Вы согласны, чтобы я попробовал?
-- Угу. Чего же откладывать? Чем быстрее, тем лучше.
Гарри улыбнулся мне улыбкой, полной доверия, и у меня защемило внутри.
Никакого доверия я не заслуживал, и уж тем более потому, что в те дни
хирургия желудка рогатого скота пребывала еще в зачаточном состоянии.
Некоторые операции мы делали постоянно, но удаление волосяных шаров в их
число не входило, и все мои познания в этой области сводились к двум-трем
параграфам учебника, набранным мелким шрифтом.
Но молодой фермер полагался на меня. Он думал, что я сделаю все, что
надо и как надо, а потому выдать ему свои сомнения я никак не мог. Именно в
таких ситуациях я начинал испытывать мучительную зависть к моим сверстникам,
посвятившим себя лечению людей. Они, установив, что пациент нуждается в
операции, благополучно отправляли его в больницу, ветеринар же просто
стягивал пиджак и преображал в операционную какой-нибудь сарай, а то и
стойло.
Мы с Гарри принялись кипятить инструменты, расставлять ведра с горячей
водой и устраивать толстую подстилку из чистой соломы в пустом стойле. Как
ни слаб был теленок, потребовалось почти шестьдесят кубиков нембутала, чтобы
он, наконец, уснул. Но вот он лежит на спине, зажатый между двумя тюками
соломы, а над ним болтаются его копытца. И мне остается только приступить к
операции.
В жизни все выглядит совсем не так, как в книгах. На картинках и схемах
-- простота и легкость! Но совсем другое дело резать живое существо, когда
его живот мягко приподнимается и опадает, а из-под скальпеля сочится кровь.
Я знал, что сычуг расположен вот тут, чуть правее грудины, но, когда я
прошел брюшину, все замаскировал скользкий, пронизанный жиром сальник. Я
отодвинул его, но тут левый тюк сдвинулся, Монти накренился влево и в рану
хлынули кишки. Я уперся ладонью в блестящие розовые петли. Не хватало еще,
чтобы внутренности моего пациента вывалились на солому прежде, чем я хотя бы
добрался до желудка.
-- Гарри, положите его прямее на спину, а тюк подтолкните на прежнее
место! -- просипел я. Фермер тотчас исправил положение, но кишки совсем не
жаждали возвращаться восвояси и продолжали кокетливо выглядывать наружу,
пока я нащупывал сычуг. Откровенно говоря, меня охватила растерянность и
сердце болезненно застучало, но тут я почувствовал под пальцами что-то
жесткое. Оно передвигалось за стенкой одного из отделов желудка... Только
вот какого? Я ухватил покрепче и приподнял желудок в ране. Да, это сычуг! А
жесткое внутри, наверное, волосяной шар.
Отразив очередную попытку кишок вылезти на первый план, я взрезал
желудок и впервые увидел причину всех бед. И вовсе это был не шар, а почти
плоский колтун волос, смешанный с клочьями сена и творожистой массой. Его
покрывала блестящая пленка вазелинового масла. Он был плотно прижат к
пилорическому сфинктеру.
Я аккуратно извлек его через разрез и бросил на солому. Потом зашил
разрез на желудке, зашил мышечный слой, начал сшивать кожу -- и вдруг
почувствовал, что по лицу у меня ползут струйки пота. Я сдул каплюшку с
носа, и тут Гарри нарушил молчание:
-- До чего же сложная работа, а? -- Он засмеялся и похлопал меня по
плечу. -- Бьюсь об заклад, когда вы в первый раз такую операцию делали, у
вас руки-ноги тряслись.
Я продернул шелковинку и завязал узел.
-- Вы правы, Гарри, -- сказал я. -- Ах, как вы правы!
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:10 | Сообщение # 41 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Я кончил, и мы укрыли Монти попоной, на которую навалили соломы, так
что только его мордочка выглядывала наружу. Я нагнулся и потрогал уголок
глаза. Никакой реакции. Сон что-то чересчур глубокий. Не слишком ли много я
закатил ему нембутала? А послеоперационный шок? Уходя, я оглянулся на
неподвижного теленка На фоне голых стен стойла он выглядел очень маленьким и
беззащитным.
До конца дня я был занят по горло, но вечером нет-нет, да и вспоминал
Монти. Очнулся ли он? А что, если он сдох? Я впервые сделал такую операцию и
совершенно не представлял, какое действие она может оказать на теленка. И
все время меня грызла мысль о том, каково сейчас Гарри Самнеру. Бык -- уже
полстада, гласит присловье, а половина будущего стада Гарри Самнера лежит в
стойле под соломой... Больше ему таких денег не собрать!
Я вскочил с кресла как ужаленный. Нет, так невозможно! Надо сейчас же
узнать, что там происходит. С другой стороны, если я вернусь ни с того ни с
сего, то выдам свою неуверенность, покажу себя зеленым юнцом... А, ладно!
Всегда можно сказать, что я где-то забыл скальпель...
Службы тонули во мраке. Я тихонько пробрался к стойлу, посветил
фонариком -- и сердце у меня екнуло: теленок лежал в той же позе. Я встал на
колени и сунул руку под попону. Слава богу, дышит! Но прикосновение к глазу
опять не вызвало никакой реакции. Либо он умирал, либо никак не мог очнуться
от нембутала.
Из глубокой тени двора я покосился на мягко светящееся окно кухни.
Никто не услышал моих шагов. Я прокрался к машине и уехал, страдая от мысли,
что так ничего и не прояснилось, и мне по-прежнему остается только гадать об
исходе операции.
Утром я повторил свой ночной визит, но, шагая на негнущихся ногах по
двору, я знал, что на этот раз меня впереди ждет что-то определенное. Либо
он сдох, либо чувствует себя лучше. Я открыл дверь коровника и зарысил по
проходу. Вот оно, третье стойло! Я тревожно заглянул в него.
Монти перевалился на грудь. Он все еще был укрыт попоной и соломой и
выглядел довольно кисло, но, когда корова, бык или теленок лежит на груди, я
наполняюсь надеждой. Напряжение схлынуло как волна: операцию он выдержал,
самое трудное осталось позади, и, встав рядом с ним на колени и почесывая
ему голову, я твердо знал, что все будет хорошо.
И действительно, температура и дыхание у него стали нормальными, глаза
утратили неподвижность, ноги обрели гибкость. Меня захлестывала радость, и,
как учитель к любимому ученику, я проникся к этому бычку нежным
собственническим чувством. Приезжая на ферму, я непременно заглядывал к
нему, а он всегда подходил поближе и глядел на меня с дружеским интересом,
словно платя мне взаимностью.
Однако примерно через год я начал подмечать какую-то перемену.
Дружеский интерес постепенно исчез из его глаз, сменившись задумчивым,
взвешивающим взглядом, и тогда же у него развилась привычка слегка
потряхивать головой при виде меня.
-- Я бы на вашем месте, мистер Хэрриот, перестал бы заходить к нему в
стойло. Он растет и, сдается мне, скоро начнет озоровать.
Только "озоровать" было не тем словом. У Гарри выдалась на ферме долгая
спокойная полоса, и когда я снова увидел Монти, ему было почти два года. На
этот раз речь шла не о болезни. Но две коровы у Гарри отелились раньше
срока, и с типичной для него предусмотрительностью он попросил меня
проверить все стадо на бруцеллез.
С коровами никаких хлопот не было, и час спустя передо мной уже
выстроился длинный ряд наполненных кровью пробирок.
-- Ну, вот! -- сказал Гарри. -- Остается только бык, и дело с концом.
-- Он повел меня через двор в телятник, где в глубине было стойло быка.
Гарри открыл верхнюю половину двери, и я, заглянув внутрь, даже
попятился. Монти был колоссален. Шея с тяжелыми буграми мышц поддерживала
такую огромную голову, что глаза казались совсем крохотными. И в этих
глазках теперь не было и тени дружелюбия. Они вообще ничего не выражали и
только поблескивали -- черно и холодно. Он стоял ко мне боком, почти
упираясь мордой в стену, но я знал, что он следит за мной: голова пригнулась
и огромные рога медленно и грозно прочертили в побелке две глубокие борозды,
обнажившие камень. Раза два-три он утробно фыркнул, храня зловещую
неподвижность. Монти был не просто бык, но воплощение угрюмой необоримой
силы.
Гарри ухмыльнулся на мои выпученные глаза.
-- Может, заскочите туда почесать ему лобик? Помнится, было у вас такое
обыкновение.
-- Нет уж, спасибо! -- Я с трудом отвел взгляд от чудовища. --
Интересно, загляни я к нему, долго ли я прожил бы?
-- Ну. может, с минуту, -- задумчиво ответил Гарри. -- Бык он, что
надо, тут я не просчитался, только вот норов у него очень подлый. Я с ним
всегда ухо востро держу.
-- Ну, и как же, -- осведомился я без особого энтузиазма, -- я возьму у
него кровь для анализа?
-- Так я ему голову прищемлю. -- И Гарри указал на металлическое ярмо
над кормушкой, вделанной в небольшое открытое окно в дальнем конце стойла.
-- Сейчас я его на жмых подманю.
Он удалился по проходу, и минуту спустя я увидел, как он со двора
накладывает жмых в кормушку.
Бык сначала словно бы ничего не заметил и только еще раз неторопливо
боднул стену, но затем повернулся все с той же грозной медлительностью,
сделал три-четыре величественных шага и опустил нос в кормушку. Где-то за
стеной Гарри нажал на рычаг, и ярмо с грохотом упало на могучую шею.
-- Давайте! -- крикнул невидимый фермер, повиснув на рычаге. -- Я его
держу. Входите!
Я открыл нижнюю створку двери и вошел в стойло. Конечно, голова у быка
была надежно защемлена; но мне стало немножко холодно от того, что я
очутился рядом с ним в таком тесном пространстве. Пробравшись вдоль
массивного бока, я положил ладонь на шею и почувствовал дрожь ярости,
пронизывавшую мощные мышцы. Вдавив пальцы в яремный желобок, я нацелил иглу
и смотрел, как вздувается вена. Проколоть эту толстую кожу будет нелегко!
Когда я вонзил иглу, бык напрягся, но остался стоять неподвижно. В
шприц потекла темная кровь, и мне стало легче на душе. Слава богу, я сразу
же попал в вену и можно будет не колоть снова, ища ее. Я извлек иглу,
подумал, что все обошлось легче легкого... И вот тут началось! Бык издал
оглушительное мычание и рванулся ко мне, словно не он миг назад стоял как
каменный истукан, Я увидел, что он высвободил один рог из ярма и, хотя еще
не мог дотянуться до меня головой, толкнул в спину плечом, и я с паническим
ужасом ощутил, какой сокрушающей силой он налит. Со двора донесся
предостерегающий крик Гарри, и, кое-как вскочив на ноги, я краем глаза
заметил, что бешено рвущееся чудовище почти высвободило второй рог, а когда
я выбрался в проход, громко лязгнуло сброшенное ярмо.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:11 | Сообщение # 42 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Тот, кому доводилось бежать по узкому проходу, лишь на три шага
опережая фыркающую, тяжело топочущую смерть весом около тонны, без труда
догадается, что мешкать я не стал. Меня подстегивала мысль, что Монти,
выиграй он этот забег, расквасит меня об стену с такой же легкостью, с какой
я мог бы раздавить перезрелую сливу, и, несмотря на длинный клеенчатый плащ
и резиновые сапоги, я продемонстрировал такой рывок, что ему позавидовал бы
любой олимпийский рекордсмен.
Двери я достиг на шаг впереди, рыбкой нырнул в нее и захлопнул за собой
створку. Из за угла стойла выскочил Гарри Самнер, белый как мел. Своего лица
я не видел, но по ощущению оно было заметно белее. Даже губы у меня
заледенели и утратили всякую чувствительность.
-- Господи! Вы уж простите! -- хрипло сказал Гарри. -- Наверное, ярмо
толком не защелкнулось -- шея-то у него вон какая! Рычаг у меня из рук
просто вырвало. Черт! Ну и рад же я, что вы выбрались! Я уж думал, вам
конец.
Я поглядел на свой кулак. В нем все еще был крепко зажат наполненный
кровью шприц.
-- Ну, кровь я у него тем не менее взял, Гарри. А это главное: меня
пришлось бы долго уговаривать, чтобы я снова к нему сунулся. Боюсь, вы
присутствовали при конце такой чудесной дружбы!
-- Дурень чертов! -- Секунду-другую Гарри прислушивался, как грохочут о
дверь стойла рога Монти. -- А вы-то еще столько для него сделали!
Хорошенькое он вам "спасибо" сказал.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:26 | Сообщение # 43 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Кот Борис
-- Я тружусь на кошек!
Так представилась миссис Бонд, когда я в первый раз приехал по ее
вызову, и, крепко пожав мне руку, вызывающе выставила подбородок, словно в
ожидании возражений. Была она крупной женщиной с волевым скуластым лицом, во
всех отношениях внушительной, но и в любом случае я не подумал бы с ней
спорить, а потому ограничился одобрительным кивком, как будто все понял и со
всем согласился. Затем я вошел следом за ней в дом.
Я сразу постиг смысл этой загадочной фразы. В обширной кухне, она же
гостиная, царствовали кошки. Кошки восседали на диванах и стульях и
каскадами сыпались с них, кошки рядами располагались на подоконниках, а в
самой их гуще маленький мистер Бонд, бледный, с клочковатыми усами,
сосредоточенно читал газету.
Со временем эта картина превратилась в привычную. Среди четвероногих
владельцев кухни несомненно было много нехолощеных котов -- во всяком
случае, воздух благоухал их особым запахом, резким и душным, заглушавшим
даже сомнительные ароматы, которые вместе с паром поднимались от больших
кастрюль с неведомой кошачьей пищей, бурливших на плите. И неизменный мистер
Бонд, неизменно без пиджака, с неизменной газетой в руках -- крохотный
одинокий островок в море кошек.
Да, конечно, я слышал про Бондов: лондонцы, по неизвестным причинам
удалившиеся на покой в северный Йоркшир. По слухам "деньги у них водились"
-- во всяком случае, они купили старый дом на окраине Дарроуби, где
довольствовались обществом друг друга -- и кошек. Мне говорили, что миссис
Бонд завела привычку подбирать бродяжек, кормить их и предоставлять им
постоянный кров, если они того хотели, а потому я заранее проникся к ней
симпатией: сколько раз я воочию убеждался, как тяжело приходится
злополучному кошачьему племени, законной игрушке активной жестокости, жертве
всех видов бездушия. Кошек стреляли, швыряли в них, чем ни попадя, травили
для развлечения собаками.
В тот первый раз моим пациентом оказался полувзрослый котенок --
бело-черный комочек, в паническом ужасе скорчившийся в углу.
-- Он из внешних, -- прогремела миссис Бонд.
-- Из внешних?
-- Ну да. Все эти тут -- внутренние кошки. Но есть много совсем диких,
которые в дом ни за что не идут. Конечно, я их кормлю, но внутрь их не
удается взять, только когда они заболевают.
-- Ах, так!
-- Ну и намучилась я, пока его ловила! Мне очень его глаза не нравятся.
Они словно кожицей зарастают. Ну да вы, наверное, сумеете ему помочь.
Кстати, зовут его Алфред.
-- Алфред? А... да-да. -- Я осторожно приблизился к котенку, который
выпустил когти и зашипел на меня. Я преграждал ему выход из угла, не то он
ускользнул бы со скоростью света.
Но вот как его осмотреть? Я обернулся к миссис Бонд.
-- Не могли бы вы мне дать какую-нибудь старую простыню? Прокладку с
гладильной доски, например? Чтобы завернуть его.
-- Завернуть? -- В голосе миссис Бонд слышалось большое сомнение, но
она ушла в соседнюю комнату и вернулась с рваной хлопчатобумажной
простынкой, отлично подходившей для моей цели.
Я убрал со стола всевозможные блюдечки, книги о кошках, лекарства для
кошек, расстелил на нем простынку и вернулся к своему пациенту. В подобных
случаях спешить никак нельзя, и я пять минут нежно ворковал и выпевал "кис
кис, кис-кис", продвигая руку все ближе и ближе. Когда я уже мог бы почесать
Алфреда за ушком, я молниеносно схватил его за шкирку и, не обращая внимания
на возмущенное шипение и бьющие по воздуху когтистые лапки, вернулся с ним к
столу, прижал к простынке и приступил к пеленанию. Когда кошка свирепо
обороняется, иного способа справиться с ней нет, и, хотя не мне это
говорить, пеленать их я научился не без изящества. Цель заключается в том,
чтобы превратить пациента в тугой аккуратный сверточек, оставив открытой ту
часть его организма, которой предстоит заняться -- например, поврежденную
лапу, или хвост, или (как в данном случае) голову. Мне кажется, миссис Бонд
безоговорочно в меня уверовала именно в ту минуту, когда увидела, как я
быстро и ловко закатал котенка в простыню, так что через считанные секунды
он превратился в плотный матерчатый кокон, из которого торчала только
черно-белая мордочка. Теперь Алфред был в полной моей власти и не мог
оказать мне никакого сопротивления.
Я, как уже не раз намекалось, немножко горжусь этим своим талантом, и
даже сейчас кто-нибудь из моих коллег нет-нет, да и скажет -- "Пусть старик
Хэрриот особенно звезд с неба не хватает, но уж кошек он пеленает
мастерски!"
Выяснилось, что никакой кожицей глаза Алфреда не зарастали -- этого
вообще никогда не бывает.
-- У него паралич третьего века, миссис Бонд. У животных есть такая
пленка, которая быстро скользит по глазному яблоку, оберегая его от
повреждений. У этого котенка веко назад не ушло -- возможно, потому, что он
очень истощен. Не исключено, что он недавно перенес легкую форму кошачьего
гриппа -- во всяком случае, организм у него заметно ослаблен.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:27 | Сообщение # 44 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Я сделаю ему
инъекцию витаминов и оставлю порошки подмешивать ему в корм, если вам
удастся оставить его в доме на несколько дней. Через неделю, самое большее
две, он должен совсем поправиться.
Алфред был в полной ярости, но кокон надежно мешал ему дать ей волю, и
инъекция не вызвала никаких затруднений. На чем мой первый визит к
подопечным миссис Бонд и завершился.
Но дорожка была проторена. Симпатия, сразу же установившаяся между
нами, окончательно укрепилась, так как я всегда поспешал на помощь ее
любимцам, не жалея времени: заползал на животе под поленницу в сарае, чтобы
добраться до внешних кошек, сманивал их на землю с деревьев, упорно гонялся
за ними по кустам. Но мое усердие достаточно вознаграждалось -- во всяком
случае, с моей точки зрения.
Чего стоили, например, одни клички, которые она давала своим кошкам!
Верная своему лондонскому прошлому, десяток-полтора котов она нарекла
именами игроков гремевшей тогда футбольной команды "Арсенал": Эдди Хапгуд,
Клифф Бастин, Тед Дрейк, Уилф Коппинг... Но одну промашку она допустила:
Алекс Джеймс трижды в год регулярно рожал котят.
А ее манера звать их домой? Впервые я стал свидетелем этой процедуры в
тихий летний вечер. Две кошки, которых миссис Бонд хотела мне показать,
пребывали где-то в саду. Следом за ней я вышел на заднее крыльцо. Она
остановилась на верхней ступеньке, скрестила руки на груди, закрыла глаза и
завела мелодичным контральто:
-- Бейтс, Бейтс, Бейтс, Бе-ейтс! -- Нет, она по-настоящему пела,
благоговейно, хотя и несколько монотонно, если не считать восхитительной
маленькой трели в "Бе-ейтс!" Затем она вновь набрала побольше воздуху в свою
обширную грудную клетку, словно оперная примадонна, и опять прозвучало
полное чувств:
-- Бейтс, Бейтс, Бейтс, Бе-ейтс!
И это заклинание подействовало -- из-за лаврового куста рысцой появился
Бейтс-кот. Ну, а дальше? Я с интересом следил за миссис Бонд.
Она приняла прежнюю позу, глубоко вздохнула, закрыла глаза и с легкой
нежной улыбкой запела:
-- Семь-По-Три, Семь-По-Три, Семь-По-Три-и-и!
Мелодия была той же, что и для Бейтса, с точно такой же прозрачной
трелью в конце. Однако зов ее на этот раз долго оставался тщетным, и она
повторяла его снова и снова. Мелодичные звуки словно повисали в тишине
безветренного вечера, и казалось, что это муэдзин созывает правоверных на
молитву.
В конце концов ее настойчивость увенчалась успехом, и толстая
трехцветная кошка виновато проскользнула по стене в дом.
-- Извините, миссис Бонд, но я не совсем уловил, как, собственно, зовут
эту кошку?
-- Семь-По-Три? -- она задумчиво улыбнулась. -- Она такая прелесть!
Видите ли, она семь раз подряд рожала по три котенка, вот я и подумала, что
такое имя ей подойдет. Как по-вашему?
-- Да-да, бесспорно! Великолепное имя, ну просто великолепное!
Моя симпатия к миссис Бонд укрепилась еще больше, когда я заметил, как
ее заботит моя безопасность. Черта довольно редкая у владельцев домашних
животных, а потому я ее особенно ценю. Мне вспоминается тренер скаковых
лошадей, с испугом ощупывающий путо своего питомца, только что могучим
ударом копыта вышвырнувшего меня из стойла, -- уж не повредил ли он ногу? И
маленькая старушка, казавшаяся совсем крохотной рядом с ощетинившейся,
оскалившей зубы немецкой овчаркой, -- и ее слова: "Будьте с ним поласковее!
Боюсь вы сделаете ему больно, а он такой впечатлительный!" И фермер, угрюмо
буркнувший после тяжелейшего отела, который сократил мне жизнь по крайней
мере на два года: "Совсем вы корову замучили, молодой человек!"
Миссис Бонд была другой. Она встречала меня в дверях и сразу вручала
кожаные перчатки с огромными раструбами, чтобы уберечь мои руки от царапин,
-- от такой предусмотрительной заботливости на душе становилось удивительно
легко. Этот ритуал прочно вошел в мою жизнь: я иду по садовой дорожке, а
вокруг бесчисленные внешние кошки посверкивают глазами, юркают в кусты;
затем мне торжественно вручаются перчатки с раструбом, и я вступаю в
благоуханную кухню, где в пушистом вихре внутренних кошек почти невозможно
разглядеть мистера Бонда и его газету. Мне так и не удалось выяснить, как
мистер Бонд относился к кошкам, -- собственно говоря, я не помню, чтобы он
хотя бы раз открыл рот, -- но у меня сложилось впечатление, что он их как бы
вовсе не замечал.
Перчатки были большим подспорьем, а иногда и подлинным спасением.
Когда, например, недомогал Борис, иссиня-черный внешний кот, настоящий
великан и мой bete noire* во всех смыслах этого выражения. Про себя я был
твердо убежден, что он сбежал из какого-то зоопарка. Ни до ни после мне не
доводилось видеть домашних кошек такой неуемной свирепости и с такими
буграми литых мышц. Нет, конечно, в нем крылось что-то от пантеры.
Его появление в кошачьей колонии было для нее подлинным бедствием. Я
редко испытываю неприязнь к животным. Если они бросаются на людей, то лишь
под воздействием панического страха. Но только не Борис! Это был злобный
тиран -- и я начал навещать миссис Бонд гораздо чаще из-за его привычки
задавать таску своим единоплеменникам. Я без конца зашивал разорванные уши и
накладывал повязки на располосованные бока.
Помериться силами нам довелось довольно быстро. Миссис Бонд хотела,
чтобы я дал ему дозу глистогонного, и я уже держал наготове зажатую пинцетом маленькую таблетку. Сам толком не знаю,
как мне удалось его схватить, но я все-таки взгромоздил Бориса на стол и
перепеленал его с поистине космической быстротой, слой за слоем навертывая
на него плотное полотно. На несколько секунд я уверовал, что сумел с ним
совладатьон уже не вырывался, а только жег меня полным ненависти взглядом
больших сверкающих глаз. Но едва я сунул пинцет ему в рот, как он злобно
укусил инструмент, и я услышал треск материи, рвущейся изнутри под рывками
могучих когтей. Все кончилось в один момент. Из кокона высунулась длинная
нога и полоснула меня по кисти. Я невольно чуть разжал пальцы, стискивающие
черную шею, Борис тотчас впился зубами в подушечку ладони сквозь кожаную
перчатку -- и был таков. А я, окаменев, тупо уставился на зажатый в пинцете
обломок таблетки, на свою окровавленную ладонь и бесформенные лохмотья, в
которые превратилась крепкая минуту назад простыня. С тех пор Борис смотрел
на меня с омерзением, как, впрочем, и я на него. * Предмет особой ненависти и отвращения; буквально "черный зверь"
(фр.).
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:28 | Сообщение # 45 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Но это было одно из маленьких облачков, лишь кое-где пятнавших ясное
небо. Мои визиты к миссис Бонд продолжали меня радовать, и жизнь текла тихо
и безмятежно, если не считать поддразнивания моих коллег, отказавшихся
понять, с какой стати я так охотно трачу массу времени на орду кошек. Это
отвечало их общей позиции: Зигфрид относился подозрительно к людям,
заводящим домашних любимцев. Он не понимал их и проповедовал свою точку
зрения всем, кто соглашался слушать. Сам он, правда, держал пять собак и
двух кошек. Собаки разъезжали с ним в машине повсюду, и он собственноручно
каждый день кормил их и кошек, никому не доверяя эту обязанность. Вечером,
когда он устраивался в кресле у огня, вся семерка располагалась возле его
ног. Он и по сей день столь же страстно восстает против содержания животных
в доме, хотя, когда он садится в машину, его бывает трудно различить среди
машущих собачьих хвостов нового поколения, а кошек у него заметно больше
двух, к тому же он обзавелся несколькими аквариумами с тропическими рыбками
и парочкой змей.
Тристан лишь раз наблюдал меня в действии у миссис Бонд. Он вошел в
операционную, когда я вынимал из шкафчика длинные пинцеты.
-- Что-нибудь любопытное, Джим?
-- Да нет. У одного из бондовских котов в зубах застряла кость.
Тристан обратил на меня задумчивый взор.
-- Пожалуй, я съезжу с тобой. Давно не имел дела с кошками.
Мы уже шли по саду к кошачьему общежитию, как вдруг меня охватило
смущение. Мои прекрасные отношения с миссис Бонд объяснялись, в частности,
бережной внимательностью, с какой я относился к ее питомцам. Даже с самыми
одичалыми и злобными я неизменно был ласков, терпелив и участлив. Причем без
малейшего притворства. Меня искренне заботило их здоровье. Тем не менее я
испугался, как отнесется Тристан к такому пестованию котов и кошек?
Миссис Бонд, выйдя на крыльцо, мгновенно оценила ситуацию, и встретила
нас с двумя парами кожаных перчаток. Тристан взял предложенную ему пару с
некоторым удивлением, но поблагодарил хозяйку с обаятельнейшей из своих
улыбок. Удивление его еще возросло, когда он вошел на кухню, понюхал
тамошний ароматный воздух и обозрел четвероногих ее обитателей, захвативших
почти все свободное пространство.
-- Мистер Хэрриот, боюсь, кость застряла в зубах у Бориса, -- виновато
сказала миссис Бонд.
-- У Бориса! -- Я даже поперхнулся. -- Но как мы его изловим?
-- А я его перехитрила! -- ответила она скромно. -- Мне удалось
заманить его в кошачью корзину на его любимую рыбку.
Тристан положил ладонь на большую плетеную корзину, стоявшую посредине
стола. -- Так он здесь? -- спросил он небрежно, открыл запор и откинул крышку.
Примерно треть секунды скорченный зверь внутри и Тристан снаружи мерились
напряженными взглядами, а затем глянцевая черная бомба бесшумно взвилась из
корзины и пронеслась на верх высокого буфета мимо левого уха своего
освободителя.
-- Черт! -- сказал Тристан. -- Что это такое?
-- Это, -- ответил я, -- был Борис. И теперь мы будем его опять ловить.
Я взобрался на стул, медленно завел руку на верх буфета и самым своим
обольстительным тоном заворковал "кис-кис кискис".
Через минуту Тристана осенила блестящая мысль: он внезапно взмыл в
воздух и ухватил Бориса за хвост. Но лишь на миг. Могучий кот сразу вырвался
и вихрем понесся по кухне -- по шкафам, шкафчикам, занавескам, круг за
кругом, точно мотоциклист на вертикальной стене.
Тристан занял стратегическую позицию и, когда Борис пролетал мимо,
попытался ухватить его рукой в кожаной перчатке.
-- А, чертов кот! Улизнул! -- огорченно крикнул он. -- Но сейчас я
его!.. Ну, что, черный олух... Черт! Никак его не ухватишь.
Смирные внутренние кошки, напуганные не только летящими на пол мисками,
сковородками и консервами, но и воплями, и прыжками Тристана, в свою очередь
заметались по кухне, сбрасывая на пол, что не успел сбросить Борис. Шум и
суматоха достигли такого предела, что даже мистер Бонд заметил, что в кухне
что-то происходит. Во всяком случае, он на секунду поднял голову, с легким
недоумением взглянул на пушистую метель вокруг и снова погрузился в газету.
Тристан, раскрасневшийся от охотничьего азарта и усилий, вошел во вкус,
и я весь внутренне съежился, когда он восторженно скомандовал.
-- Гони его, Джим! Уж теперь сукин сын от меня не уйдет!
Бориса мы так и не поймали и предоставили кости самой выбираться из его
зубов, а потому с точки зрения ветеринарии этот визит назвать успешным никак
нельзя. Но Тристан, когда мы сели в машину, блаженно улыбнулся.
-- Ну, было дело! А мне, Джим, и в голову не приходило, что ты так
развлекаешься со своими кисками.
Однако миссис Бонд, когда я в следующий раз ее увидел, отнеслась к
происшедшему без всякого восторга.
-- Мистер Хэрриот, -- сказала она, -- может быть, вы больше не будете
привозить сюда этого молодого человека?
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:59 | Сообщение # 46 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Студент-практикант
Мне всегда нравилось работать со студентами. Для получения диплома им
полагается пройти шесть месяцев практики, и обычно почти все свои каникулы
они проводят у какого-нибудь ветеринара.
У нас, разумеется, имелся свой студент-надомник в лице Тристана, но он
принадлежал к особой категории. Учить его не приходилось вовсе: он словно
сам все знал и впитывал сведения не только без усилий, но и незаметно для
окружающих. Если я брал его с собой, то на ферме он чаще всего сидел в
машине, уткнувшись в свою любимую газету и покуривая.
Настоящие же практиканты попадали к нам самые разные -- и из деревни, и
из города, и туповатые, и умницы, но, как я уже сказал, мне нравилось
работать со всеми без различия.
Во-первых, ездить с ними по вызовам было гораздо веселее. Значительную
часть жизни деревенский ветеринар проводит в одиноких разъездах, а тут было
с кем поболтать в дороге. И какое блаженство, когда есть кому открывать
ворота! На дорогах к отдаленным фермам ворот всегда уйма. Например, та,
которая внушала мне особый ужас, была перегорожена в восьми местах! Даже
трудно передать словами, какое дивное ощущение тебя охватывает, когда
останавливаешь машину перед воротами, а открывать их вылезает кто-то другой!
Про удовольствие задавать студентам каверзные вопросы я уж не говорю.
Мои собственные занятия и экзамены были еще свежи в памяти, а к ним
добавлялся обширный практический опыт, накопленный за без малого три года в
окрестностях Дарроуби. Осматриваешь животное, словно мимоходом спрашиваешь о
том о сем и проникаешься сознанием собственной значимости, наблюдая, как
молодой человек поеживается-ну точь-вточь я сам совсем еще недавно! Пожалуй,
уже в те дни у меня начинал складываться прочный стереотип. Незаметно для
себя я приобретал привычку задавать определенный ряд излюбленных вопросов,
что свойственно многим экзаменаторам, и через годы и годы случайно
подслушал, как один юнец спросил другого: "Он тебя уже допрашивал о причинах
судорог у телят? Ничего, еще спросит!" Каким старым я вдруг ощутил себя!
Зато в другой раз бывший практикант с новехоньким дипломом кинулся ко мне,
клянясь поставить мне столько кружек пива, сколько я захочу. "Знаете, о чем
меня спросили на последнем устном? О причинах судорог у телят! Экзаменатора
я совсем доконал: он просто умолял меня замолчать!"
Студенты были полезны во многих отношениях -- бегом притаскивали из
багажника нужные инструменты и лекарства, тянули веревки при трудных отелах,
умело ассистировали при операциях, покорно выслушивали перечень моих тревог
и сомнений. Не будет преувеличением сказать, что недолгое их пребывание у
нас буквально переворачивало мою жизнь.
А потому в начале этих пасхальных каникул я стоял на станционной
платформе и встречал поезд в предвкушении многих приятных часов. Этого
практиканта нам рекомендовал кто-то из министерства -- и в самых лестных
выражениях: "Замечательная голова. Кончает последний курс в Лондоне.
Несколько золотых медалей. Практику проходил больше городскую и решил, что
ему необходимо ознакомиться и с настоящей сельской работой. Я обещал, что
позвоню вам. Зовут его Ричард Кармоди".
Студентов-ветеринаров я насмотрелся всяких, но кое-что бывало обычно
общим для всех, и я мысленно рисовал себе молодого энтузиаста в твидовом
пиджаке, мятых брюках и с рюкзаком за плечами. Наверное, спрыгнет на
платформу еще на ходу. Однако поезд остановился -- и никого. Носильщик уже
грузил ящики с яйцами в багажный вагон, когда в дверях напротив меня
появилась высокая фигура и неторопливо шагнула на перрон. Он? Не он? Но у
него, видимо, никаких сомнений не возникло. Он направился прямо ко мне и,
протягивая руку, оглядел меня с головы до ног.
-- Мистер Хэрриот?
-- ...Э... совершенно верно.
-- Моя фамилия Кармоди.
-- А, да... Отлично! Как поживаете?
Мы обменялись рукопожатием, и я оценил элегантный клетчатый костюм, и
шляпу, и сверкающие ботинки на толстой подошве, и чемодан из свиной кожи.
Студент особого рода! Очень внушительный молодой человек! Моложе меня года
на два, но в развороте широких плеч ощущалась зрелость, волевое красноватое
лицо дышало уверенностью в себе.
Я повел его через мост на станционный двор. Когда он увидел мой
автомобильчик, бровей он, правда, не поднял, но на заляпанные грязью крылья,
треснутое ветровое стекло и лысые покрышки посмотрел весьма холодно. А когда
я открыл перед ним дверцу, мне показалось, что он с трудом удержался от
того, чтобы не вытереть носовым платком сиденье, прежде чем сесть.
Я показал ему нашу приемную. Я был только партнером, но очень гордился
тем, как у нас все устроено, и привык, что и наше скромное оборудование
способно произвести впечатление. Но в маленькой операционной Кармоди сказал
"хм!", в аптеке -- "да-да", а заглянув в шкаф с инструментами -- "м-м". На
складе он выразился более определенно -- протянул руку, потрогал пакет с
адреваном, нашим люблмым глистогонным, и произнес с легкой улыбкой:
-- Все еще им пользуетесь?
Но когда я провел его через стеклянную дверь в длинный огороженный
стеной сад, где в буйной траве золотились желтые нарциссы, а глициния вилась
по старинному кирпичу особняка XVIII века, он, хотя и не впал в неистовый
восторг, все же смотрел по сторонам с явным одобрением. А в булыжном дворе
за садом он поглядел на грачей, галдевших в вершинах могучих вязов, на
обнаженные склоны холмов, где дотаивал последний зимний снег и пробормотал:
-- Прелестно, прелестно!
Я почувствовал большое облегчение, когда вечером проводил его в
гостиницу. Мне требовалось время, чтобы переварить впечатление.
Утром я заехал за ним и увидел, что клетчатый костюм он сменил на почти
столь же элегантные куртку и спортивные брюки.
-- Ну, а для работы у вас есть что-нибудь? -- спросил я.
-- Вот! -- Он кивнул на чистенькие резиновые сапоги на заднем сиденьи.
-- Это хорошо, но я имел в виду комбинезон или халат. Иногда ведь нам
приходится и в грязи возиться.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 05:59 | Сообщение # 47 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Он снисходительно улыбнулся.
-- Думаю, мне беспокоиться не стоит. Я ведь уже бывал на фермах, как
вам известно.
Я пожал плечами и больше к этому не возвращался.
Первым нашим пациентом был охромевший теленок. Он бродил по загону на
трех ногах, держа четвертую на весу, и вид у него был очень понурый. Колено
больной передней ноги заметно опухло, и, ощупывая его, я ощутил под пальцами
какую-то комковатость, словно сгустки гноя. Температура оказалась под сорок.
Я поглядел на фермера.
-- У него гнойное воспаление сустава. Вероятно, почти сразу после
рождения в организм через пупок проникла инфекция и поразила сустав. Надо
принять меры, не то она может распространиться на печень и легкие. Я сделаю
ему инъекцию и оставлю вам таблетки.
Я пошел к машине, а вернувшись, увидел, что Кармоди даром время не
терял, он кончил ощупывать распухший сустав и внимательно осмотрел пупок. Я
сделал инъекцию, и мы отправились дальше.
-- А знаете, -- сказал Кармоди, когда мы выехали на дорогу, -- это
вовсе не гнойное воспаление.
-- Неужели? -- Я немного растерялся. Меня нисколько не раздражает, если
студенты начинают обсуждать мой диагноз -- лишь бы не при фермере, -- но
пока еще ни один не объявлял мне без обиняков, что я напутал. Я тут же
сделал мысленную заметку не допускать этого молодца до Зигфрида. Одно такое
заявление -- и Зигфрид железной рукой вышвырнет его из машины, хотя он и
ражий детина.
-- Почему вы так думаете? -- спросил я.
-- Остальные суставы нормальны, а пупок абсолютно сухой. Ни
болезненности, ни припухлости. По-моему, просто вывих.
-- Не исключено, но не высоковата ли температура для вывиха?
Кармоди хмыкнул и покачал головой. Он, естественно, остался при своем
мнении. На нашем пути нет-нет да попадались ворота, и Кармоди вылезал их
открывать, как самый заурядный смертный, но только с особым неторопливым
изяществом. Глядя на его высокую фигуру, на гордо поднятую голову, на модную
шляпу, надетую точно под нужным углом, я вновь вынужден был признать, что он
производит впечатление. Поразительное для его возраста.
Перед самым обедом я занялся коровой, которая, как сказал по телефону
ее хозяин, "вроде бы туберкулез подцепила. Как отелилась, так и пошла
чахнуть. Не иначе, как эта подлость с ней приключилась. Ну да сами увидите".
Едва я вошел в коровник, как понял, что с ней. Обоняние у меня очень
тонкое и нос сразу ощутил сладковатый запах кетона. Меня всегда охватывала
чисто детская радость, когда во время проверки стада на туберкулез, мне
выпадала возможность небрежно бросить: "Вон та корова отелилась недели три
назад и сильно худеет!" А потом смотреть, как фермер скребет в затылке и
спрашивает, как это я догадался.
На этот раз мне представился случай еще больше потешить свое самолюбие.
-- Сначала перестала есть концентраты, верно? -- И фермер кивнул. -- А
с тех пор тает как свеча?
-- Верно, -- сказал фермер. -- В жизни не видывал, чтобы корова так
сразу зачахла.
-- Ну, можете больше не тревожиться, мистер Смит. Туберкулеза у нее
нет, а только изнурительная лихорадка, и мы ее живо поставим на ноги.
Изнурительной лихорадкой в этих местах называли ацетонемию* , и фермер
облегченно улыбнулся.
-- Вот черт! Ну, я рад. Думал уж пора ее пускать на собачье мясо. Чуть
с утра Мэллоку не позвонил.
Теперь мы пользуемся гормональными препаратами, но тогда я,
естественно, прибегнуть к ним не мог, а ввел ей внутривенно шесть унций
глюкозы и сто единиц инсулина -- это было одно из моих излюбленных средств.
И пусть нынешние ветеринары смеются -- оно давало результаты. Фермер держал
корову за нос, но она так ослабела, что вряд ли стала бы сопротивляться. С
исхудалой морды на меня смотрели совсем мертвые глаза.
Кончив, я провел рукой по торчащим ребрам, прикрытым словно бы одной
кожей.
-- Теперь она скоро наберет жирка, -- сказал я. -- Но больше одного
раза в день ее не доите. А если дело не сразу пойдет на лад, так два-три дня
совсем не доите.
-- Угу. Жир-то у пее в подойник уходил, а не в тело, верно?
-- Вот именно, мистер Смит.
Кармоди явно не был в восторге от этого обмена кухонными истинами и
нетерпеливо притоптывал ногой. Я понял намек и пошел к машине.
-- Дня через два заеду еще раз ее посмотреть, -- крикнул я, трогаясь, и
помахал мистеру Смиту, глядевшему на нас с порога. Кармоди же торжественно
приподнял шляпу и задержал ее так в двух-трех дюймах над волосами, что,
решительно, выглядело солиднее. Я заметил, что он проделывал это всякий раз,
когда мы покидали очередную ферму, и манера эта меня так очаровала, что я
даже поиграл мыслью, не обзавестись ли мне шляпой, чтобы самому попробовать.
Я покосился иа моего спутника. Утренний объезд был позади, а я не задал
ему ни единого вопроса! Откашлявшись, я сказал:
* Повышение содержания в крови ацетоновых тел, что приводит к нарушению
кислотно-щелочного равновесия и к интоксикации. Обнаружение ацетоновых тел
позволяет судить о степени физиологической полноценности кормовых рационов
для крупного рогатого скота и суягных овец.
-- Кстати об этой корове. Не могли бы вы просветить меня о причинах
ацетонемии?
Кармоди смерил меня непроницаемым взглядом.
-- Правду сказать, я пока не уверен, какой теории следует
придерживаться. Стивенс утверждает, что она возникает из-за неполного
окисления жирных кислот, Шеллема склоняется к токсическому поражению печени,
а Янссен предполагает связь с одним из центров вегетативной нервной системы.
Мне же кажется, что мы нашли бы ключ к пониманию проблемы, если бы нам
удалось выявить точный механизм образования ацетоуксусной и
бета-оксимасляной кислот в процессе обмена веществ. Как вы считаете?
-- О да... ну, разумеется, дело в том, что окси... что старушка
бета-окси... Да-да, все она... Без всякого сомнения.
Я обмяк на сиденьи и решил больше Кармоди вопросов не задавать. За
стеклами мелькали каменные стенки, а я мало-помалу смирялся с мыслью, что
здесь в машине рядом со мной сидит сверхчеловек. Действовала она на меня
несколько угнетающе. Мало ему быть высоким, красивым, полностью в себе
уверенным, так он еще и блестящий талант! И к тому же, подумал я с горечью,
очень богат, если судить по его виду.
Мы свернули на проселок. Впереди показалась кучка низких каменных
строений. Последнее место, где надо побывать до обеда. Ворота были закрыты.
-- Лучше подъехать к службам, -- сказал я -- Вы не...?
Студент выбрался из машины, отодвинул засов и начал открывать створку.
Делал он это, как и все остальное, спокойно, неторопливо, с врожденным
изяществом. Он прошел перед машиной, и я вновь впился в него взглядом,
дивясь его внутреннему достоинству, холодной невозмутимости... и тут точно
из воздуха возникла злобная черная собачонка, бесшумно подскочила к Кармоди,
с жестоким упоением погрузила зубы в его левую ягодицу и ускользнула.
Никакая, даже самая монолитная невозмутимость, никакое достоинство не
выдержат внезапного болезненного укуса в мягкие части. Кармоди взвизгнул,
высоко подпрыгнул, прижимая ладонь к ране, и с ловкостью обезьяны
вскарабкался на верхнюю жердь ворот. Примостившись там, он дико озирался
из-под сползшей на глаза щегольской шляпы.
-- ..! ..!! -- взвыл он. -- Кой черт...
-- Ничего, ничего, пустяки! -- успокаивал я его, торопливо шагая к
воротам и с трудом подавляя желание броситься на землю и кататься, кататься
по ней, слабея от хохота. -- Просто собака!
-- Собака? Какая собака? Где?! -- истошно кричал Кармодн.
-- Убежала, скрылась. Я только-только успел ее заметить.
Я поглядел по сторонам, но стремительная черная тень исчезла бесследно,
словно ее никогда и не было.
Сманить Кармоди с верхней жерди на землю оказалось не так-то просто, а
спустившись, он, прихрамывая, вернулся в машину и так в ней и остался.
Увидев болтающиеся лохмотья еще недавно щегольских брюк, я про себя признал,
что он имел право бояться нового нападения. Будь это кто-нибудь другой, я бы
сразу же без церемоний предложил ему спустить штаны, чтобы смазать укус
йодом, но тут слова застряли у меня в горле, и я пошел в коровник, не
предложив ему своих услуг.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 06:00 | Сообщение # 48 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Когда Кармоди явился в Скелдейл-Хаус после обеда, он вновь стал самим
собой. Брюки он сменил и в машине сидел немного боком, но в остальном мне
начинало мерещиться, что эпизода с черной дворняжкой вообще не было. Более
того, едва мы выехали из города, он с некоторым высокомерием заявил:
-- Послушайте, просто наблюдая за вами, я многому не научусь Не могли
бы вы поручить мне делать инъекции и все прочее? Мне хотелось бы приобрести
практический опыт работы с животными.
Вместо ответа я стал еще внимательнее вглядываться в шоссе сквозь
сеточку тонких трещинок в ветровом стекле. Не мог же я прямо признаться, что
еще только завоевываю доверие фермеров и некоторые из них относятся к моим
способностям с заметным сомнением. Наконец, я перевел взгляд на него.
-- Ладно. Диагноз ставить должен я, но дальше, где можно, продолжать
будете вы.
Вскоре он вкусил практического опыта. Я решил, что помету двухмесячных
поросят не повредила бы инъекция сыворотки против Escherichia coli и вручил
Кармоди бутылку и шприц. Он решительно шагнул в гущу поросят, а я с угрюмым
удовлетворением подумал, что, может быть, и не помню всех тонкостей,
запечатленных в учебниках мелким шрифтом, но вот загонять поросят в самый
грязный угол не стал бы. Поросята при приближении Кармоди с визгом вскочили
с соломенной подстилки и всем скопом ринулись в вонючее озерцо мочи у
дальней стены. Кармоди хватал одного, а остальные метались взад и вперед,
окатывая его фонтанами брызг. И к тому времени, когда ему удалось уколоть
последнего, щеголеватый костюм был весь в желтых пятнах, и мне пришлось
опустить стекла в машине, чтобы выдержать его соседство.
Затем мы отправились на большую ферму среди распаханных полей у
подножия холмов, где еще сохранялись рабочие лошади. Несколько стойл в
длинной конюшне были заняты, и над каждым красовалась дощечка с кличкой:
Боксер, Капитан, Бобби, Душка и Ромашка -- в двух последних стойлах,
естественно, стояли кобылы. Вызвали нас к Томми, заслуженному мерину,
ходившему в упряжи, потому что его опять "заперло".
Томми был мой старый приятель. У него часто бывали легкие колики,
завершавшиеся запором, и я подозревал, что где-то у него в кишечнике
затаился вяло текущий колит. Однако шесть драхм истина в пинте воды
неизменно возвращали ему здоровье, и я сразу же начал взбалтывать желтый
порошок в бутылке для вливаний. Тем временем фермер с работником развернули
лошадь в стойле, продернули веревку под носовой ремень недоуздка, перекинули
ее через балку и вздернули голову Томми повыше.
Я вручил бутылку Кармоди и отступил на задний план. Он поглядел вверх и
замялся. Мерин был рослый и задранная вверх его голова оказалась вне
досягаемости. Но тут работник молча пододвинул колченогую табуретку, Кармоди
взгромоздился на нее и пошатнулся.
Я следил за ним с интересом. Делать вливание лошадям всегда не просто,
а Томми истина, несмотря на его целебную силу, терпеть не мог. В последний
раз я обнаружил, что он наловчился задерживать горькую жидкость в горле, не
глотая. Я успел его перехитрить, ударив в челюсть снизу как раз в ту
секунду, когда он уже собрался выкашлянуть лекарство, которое он и проглотил
с оскорбленным видом. Но процедура эта, несомненно, все больше и больше
превращалась в состязание умов.
И Кармоди с самого начала был обречен. Приступил он к делу неплохо:
ухватил мерина за язык и всунул бутылку за зубы, но Томми тут же наклонил
голову вбок, и лекарство потекло на пол из уголка рта.
-- Молодой человек, все мимо льется! -- раздраженно крикнул фермер.
Студент охнул и попытался направшь струю в глотку, но Томми уже
распознал в нем дилетанта и полностью овладел положением. Искусно
поворачивая язык и покашливая, он избавлялся от лекарства, и меня охватила
жалость при виде того, как Кармоди балансирует на скрипящей табуретке, а
желтая жидкость плещет и плещет на его одежду.
В заключение фермер заглянул в опустевшую бутылку.
-- Ну, что-то коняге, может, и досталось, -- кисло заметил он.
Кармоди обратил на него невозмутимый взгляд, вытряхнул из рукава
несколько капель истина в растворе и широким шагом покинул конюшню.
На следующей ферме я с изумлением обнаружил в себе садистскую жилку.
Хозяин славился свиньями крупной белой породы. Он продавал матку за границу,
и у нее надо было взять кровь для проверки на бруцеллез. Извлечь несколько
кубиков крови из ушной вены сопротивляющейся свиньи -- это задача,
ввергающая в дрожь и заматерелых ветеринаров, а поручить ее студенту было
явной подлостью, но его холодно самоуверенная просьба в начале вечернего
объезда словно усыпила мою совесгь. Я протянул ему шприц недрогнувшей рукой.
Работник сунул матке в рот веревочную петлю и крепко затянул пятачок,
зацепив за клыки. Это обычный способ, вполне безболезненный, но матка
принадлежала к тем свиньям, которые не терпят никаких посягательств на свою
особу. Она обладала редкой дородностью и, едва почувствовав во рту веревку,
разинула его, как могла шире с протяжным обиженным визгом. Силы этот звук
был необычайной, а она продолжала тянуть ноту, словно и не думая переводить
дух. Перекричать ее нечего было и мечтать -- я только смотрел, как Кармоди
под этот оглушительный аккомпанемент наложил резиновый жгут на основание
уха, протер поверхность спиртом и воткнул иглу в небольшой сосуд, но
безрезультатно. Он попробовал еще раз, однако шприц упрямо оставался пустым.
Еще две-три попытки -- и, чувствуя, что голова у меня вот-вот развалится на
куски, я вышел из свинарника в благословенную тишину двора.
Я неторопливо обогнул свинарник и минуту-две постоял, любуясь видом у
дальнего его конца, где визг звучал почти глухо. Но когда я вернулся внутрь,
он ввинтился мне в уши, как пневматическое сверло. Совсем взмокший Кармоди
-- глаза у него заметно вылезли на лоб -- при моем появлении оторвал взгляд
от уха, которое продолжал бесплодно ковырять иглой. Хорошенького понемножку,
подумал я, жестом показал студенту, что хочу попробовать сам, и по
счастливой случайности сразу же наполнил шприц темной кровью. По моему знаку
работник убрал веревку, и свинья, смолкнув, как по мановению волшебной
палочки, принялась благодушно рыться пяточком в соломе.
-- Теперь ничего особенно любопытного не ждите, -- сказал я,
старательно изгоняя из голоса малейшнй намек на злорадство, когда мы
отправились дальше. -- Бычок с опухолью на нижней губе. Но стадо интересное
-- одни голлуэи. Причем эта группа зимовала на пастбище, и закалены они все
как на подбор.
Кармоди кивнул. Любая моя попытка расшевелить его разбивалась о стену
холодного безразличия. Для меня же это черное полудикое стадо всегда таило
особое обаяние. Имея с ними дело, никогда нельзя предугадать заранее, что
тебя ждет. Иногда их удавалось изловить для осмотра, иногда нет.
Когда мы подъезжали к ферме, справа от нас по неровному склону холма
скатилась черная полна, примерно из тридцати бычков. Работники гнали их
через редкие кусты дрока и чахлые купы деревьев туда, где две каменные
стенки смыкались под острым углом.
Один работник помахал мне.
-- Попробуем веревку на него накинуть, когда он со своими дружками в
стенку упрется Такой подлюга, что на лугу к нему и не подступишься!
Они продолжали кричать, размахивать руками, метаться из стороны в
сторону, но, наконец, бычки сбились в тесную кучку в углу, тревожно косясь.
Их косматые черные загривки словно купались в пару, поднимавшемся от
разгоряченных боков.
-- Вон он! У него эта штука на морде! -- Работник указывал на крупного
бычка в центре. Еще не договорив, он начал проталкиваться к нему. Мое
преклонение перед йоркширскими сельскими рабочими получило новую пищу, пока
я следил, как он пробирается между мечущимися брыкающимися животными. -- Как
я веревку накину, все хватайте тот конец! Одному его не удержать! --
распорядился он хрипло, почти достигнув своей дели.
В его умении сомневаться не приходилось: уверенным движением он точно
набросил петлю на шею бычку.
-- Попался! -- крикнул он. -- Веревку хватайте! Теперь он от нас не
уйдет!
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
| Магдалина | Дата: Воскресенье, 15.11.2009, 06:00 | Сообщение # 49 |
|
заводская лошадь
Группа: Модераторы
Сообщений: 2952
Статус: ускакал
| Словно в ответ бычок оглушительно замычал и ринулся вперед. Работник с
отчаянным воплем исчез в гуще черных тел. Веревка ускользнула из-под наших
рук. Но когда бычок промчался мимо Кармоди, тот инстинктивно вцепился в
проползавшую перед ним веревку и повис на ней.
Я завороженным взглядом следил, как человек и бык несутся через луг.
Они удалялись в сторону дальнего склона. Бычок летел, пригнув голову,
работая ногами, как скаковая лошадь, студент тоже бежал что есть мочи, но
выпрямившись, обеими руками сжимая натянутую веревку с видом непреклонной
решимости.
В своей роли беспомощных зрителей работники и я молча смотрели, как
бычок внезапно свернул влево и скрылся за невысокими деревцами. Казалось,
прошли минуты, прежде чем он вновь появился, хотя на самом деле это заняло
считанные секунды. Но мчался он теперь еще быстрее, черной молнией мелькая
между кустами. Против всякого вероятия Кармоди все еще держал веревку и все
еще сохранял вертикальную позицию, но длина его шага увеличилась до
немыслимости, и казалось, что ноги его попеременно касаются дерна через
каждые двадцать футов, если не больше.
Я подивился такому упорству, но развязка приближалась неумолимо. Еще
несколько гигантских парящих прыжков -- и он хлопнулся наземь ничком, но
веревки не выпустил. Бычок, припустив еще пуще, повернул в нашу сторону,
играючи волоча за собой неподвижное тело, и я содрогнулся, заметив, что путь
его лежит по длинному ряду коровьих лепешек.
И вот, когда Кармоди, лицом вниз, проволочился через третью, я вдруг
почувствовал, что он мне нравится. Его руки, наконец, разжались, но он
продолжал неподвижно лежать, и я кинулся к нему на помощь. Поднявшись, он
коротко меня поблагодарил и невозмутимо устремил взгляд на дальний край
луга, на зрелище, знакомое каждому сельскому ветеринару, -- его пациент,
сотрясая землю тяжким топотом, исчезал в необъятном просторе.
Узнать Кармоди было трудновато. Его лицо и одежду сплошь облеплял
навоз, из-под которого кое-где, словно боевая раскраска, проглядывали желтые
полоски истина. От него разило, как из открытой двери хлева, он был укушен
собачонкой, весь день его преследовали неудачи -- и все-таки каким-то
образом он не был побежден. Я улыбнулся про себя. Просто этот молодой
человек не подходил под обычные мерки. Если я вижу что-то незаурядное, я его
распознаю. Кармоди оставался у нас две недели, и после этого первого дня мы
с ним более или менее поладили. Нет, конечно, не так, как с другими
студентами: барьер сдержанности так и не исчез. Он часами сидел над
микроскопом, изучая мазки крови, соскобы, капельки молока, и каждый день
собирал новый материал для анализов, не пропуская ни единого мало-мальски
интересного случая. Он вежливо принимал мое приглашение выпить пива после
вечернего объезда, но мы с ним не смеялись и не перебирали события дня, как
с другими практикантами. Меня не оставляло ощущение, что ему не терпится
поскорее взяться за свои записи и пробы.
Но я не обижался. Наоборот, такое соприкосновение с умом истинно
научного склада меня очень занимало. И он совершенно не походил на привычный
тип усердного зубрилы. Интеллект его был холодным и острым -- наблюдая за
его работой, я коечто почерпнул и для себя.
В следующий раз я встретился с Кармоди через двадцать с лишним лет. Я
видел его фамилию в "Рикорд" -- первой в списке выпускников его года, а
затем ои исчез в лабиринтах мира научных исследований и вновь появился уже
со степенью, к которой год за годом добавлялись все новые степени и ученые
звания. Порой я натыкался на его фамилию под неудобоваримой статьей в каком
нибудь специальном издании, и становилось все привычнее встречать в новых
работах ссылки на выводы доктора Кармоди.
Вживе я увидел его на банкете -- почетного гостя, международную
знаменитость, отмеченную всевозможными премиями и отличиями. Сидя за боковым
столиком в углу, я слушал его мастерскую ответную речь, как нечто само собой
разумеющееся: великолепное владение предметом, блистательное изложение --
так я же еще когда мог предсказать все это!
Потом мы встали из за стола, он переходил от группы к группе,
здороваясь, разговаривая, а я с почтением взирал на приближавшуюся
внушительную фигуру. Кармоди и в юности был крупен, но сейчас фрак обтягивал
неправдоподобно массивные плечи, сияющий белизной необъятный пластрон плотно
облегал выпуклость брюшка, и он производил впечатление гиганта. Проходя
мимо, он остановился и взглянул на меня.
-- Хэрриот, если не ошибаюсь? -- благообразное румяное лицо все так же
дышало спокойной силой.
-- Совершенно верно. Рад вас снова видеть.
Мы обменялись рукопожатием.
-- И как у вас дела в Дарроуби?
-- Да все обычно, -- ответил я. -- Работы невпроворот. Если у вас будет
настроение, приезжайте помочь.
Кармоди кивнул вполне серьезно.
-- С большим бы удовольствием. Мне это было бы очень полезно.
Он сделал шаг и остановился.
-- Но если вам потребуется взять кровь у свиньи, пожалуйста, сразу же
меня вызовите.
Наши взгляды встретились, и в ледяной голубизне его глаз вдруг
затеплилась веселая искорка.
Он пошел дальше. Я еще смотрел на его удаляющуюся спину, когда кто-то
ухватил меня за локоть. Брайн Миллер, такой же никому не известный счастливо
практикующий ветеринар, как и я.
-- Идемте, Джим! Угощаю! -- сказал он.
Мы прошли в буфет и взяли две кружки пива.
-- Уж этот мне Кармоди! -- объявил Брайан. -- Ум, конечно, огромный, а
так сухарь из сухарей.
Я отхлебнул, посмотрел в кружку и, помолчав, ответил:
-- Ну, не скажите. Бесспорно, он такое впечатление производит, но
человек он что надо.
Если у тебя талант грузить вагоны, то не зарывай его в землю - бросай театр!
Помните, что я имею привычку или победить, или остаться на поле сражения. Наполеон
|
| |
| |
|
 |
